Он сунул пальцы в карман и глубоко опустил руку. Кончиком пальца он коснулся серебряного металлического диска. Все еще здесь. Он подтолкнул его выше, в свою ладонь, и сжал его в кулак.
Шуршание листьев. Он лежал неподвижно, прислушивался. Больше ничего не услышал.
– Это ты, Эмери? – спросил он и не узнал собственный голос. Испуганный и хриплый.
Он подумал, что, возможно, ему стоит помолиться. Но о чем ему молить, о прощении? Наверное, на это не стоило рассчитывать. Прощать было слишком много.
Больше всего он жалел о тех годах, когда никого не любил. После того, как умерла его мама, до Ларейн так никого и не было. А потом на несколько коротких месяцев он был благословлен вдвойне – женой и сыном. А потом авария, и вот он снова все потерял.
А потом из ниоткуда возник еще один подарок. Джейми. Незаслуженный божий дар. И он плохо с ней поступил, позволил слабости овладеть собой. Он не воспринял этот дар как проявление милосердия.
И теперь он снова один, затянутое листьями небо над головой было почти черным, а гниющие листья влажными и холодными. Его нога, казалось, распухла от боли. Иногда обжигающий жар бежал вверх по лодыжке к яйцам, и ему приходилось хватать их и сжимать, чтобы не закричать. Иногда боль вспыхивала до самого позвоночника, обжигая каждый позвонок, а затем поднималась к затылку, поджигая кожу и волосы.
Он умрет в этом лесу. А кости оттащат и загрызут падальщики. Клочья одежды спрячут опавшие листья.
Все это было неважно. Важно лишь то, как он непоправимо упустил свой первый шанс на счастье. И второй. Он никогда не говорил Джейми об истинной глубине своих чувств. Всегда хотел, всегда собирался, но слова, когда он обдумывал их про себя, всегда звучали как предательство Ларейн и Райана-младшего.
Как быстро опадают листья в этом скоротечном времени! Он воображал, что сможет обуздать эти горы и их леса. Думал, что восстановит справедливость за семь несчастных девушек. Как много тщеславия! Тот, кто стрелял в то дерево, может в любой момент вернуться и прикончить его.
Он закрыл глаза. Как он опустошен! Как он устал!
– Отец наш, – начал он, но тут же осекся. Отец никогда ничего ему не давал. Отец был гневом и наказанием. Мать была самой природой, зачастую ласковой и успокаивающей, но столь же часто пренебрежительной и погруженной в свое собственное отчаяние. Поэтому он не мог молиться, даже сейчас. Нет, пока он не найдет еще кого-то или что-то, чему молиться. Но что еще осталось?
Под его веками мелькали образы. Лица людей, которых он знал. Незнакомцы. Он слышал свое тяжелое дыхание, тихие стоны, как будто они принадлежали кому-то другому. Он чувствовал, как его тело тонет в листве, как его уносит ручьем, словно он тоже был очередным опавшим листом среди бесчисленных миллиардов.