И все же ему всегда было странно наблюдать за собой с такого расстояния. Долгое время он считал, что с ним что-то не так – возможно, какая-то стадия социопатии. До обеда с Хьюстоном. Демарко спросил тогда с ноткой зависти в голосе, каково это – большую часть своей жизни заниматься богоподобной деятельностью, создавая и уничтожая людей.
– Иногда впадаешь в депрессию, – ответил Хьюстон, – и не знаешь почему. Чувствуешь себя раздраженным, взволнованным, нервы на пределе, и совсем не можешь понять причину. У тебя прекрасная жизнь, лучшая семья на свете – все, чего ты когда-то хотел. Так какого же черта ты так несчастен? А потом ты резко осознаешь: ты живешь жизнью своего героя. Все, что он чувствует, чувствуешь и ты. Он просто поселился в тебе, потому что в каком-то смысле он и есть ты, твое воплощение. У тебя есть свои эмоции, но его сильнее, они могут тебя подавить. И остается только одно – не знаю, отделиться, что ли, от своего героя. Ты должен отойти от него и просто наблюдать. Позволить ему страдать по тем или иным причинам. И постараться не обращать на него внимания.
И теперь, окруженный только деревьями и болью, Демарко был рад, что он не писатель. Обрадовался, что ему не нужно отстраняться так каждый божий день. И обрадовался еще сильнее, что он не был Богом. Восемь миллиардов душ вопят в твоей голове. Все это горе. Все это отчаяние.
Казалось, сумерки наступили слишком рано. С другой стороны, он больше не мог доверять своему чувству времени. Боль будто растянула его. А несколько минут лихорадочного сна превратили его в пепел. В любом случае было уже слишком темно, чтобы продолжать путь. Его правая нога уже одеревенела от усталости, а левая подмышка была до крови исцарапана импровизированным костылем.
Ему казалось, что он преодолел уже очень большое расстояние, но он не мог сказать точно – слишком устал, а мозг был слишком затуманен. А ветер все усиливался, воздух становился душнее. В одно мгновение он промерзал до костей, а в следующее весь горел.
Он прижался к дереву, надеясь повернуться спиной к ветру, но тот был слишком хитер – он уходил то вправо, то влево, то низко пригибался, то поднимался обратно.
Демарко вытянул левую ногу и провел ладонью вверх-вниз по разорванным джинсам. Кровь засохла и превратилась в корку, залатав дыру. Он вспомнил, как мама гладила заплатки на его джинсах, когда он был маленьким. Он ненавидел заплатки. Ни у кого из других детей их не было.
Демарко не был голоден, но ужасно хотел пить. Он закрыл глаза, и в сознании снова забился рой мыслей. Они разбивались вдребезги и врезались друг в друга. Ни Джейми, ни телевизора, ни виски, ни пива. Ничто не отвлекало его от мыслей, кроме деревьев, земли и клочков неба. Щебет, скрип и щелканье. За листьями то вспыхивали, то гасли звезды.