— Я, председатель жилищно-бытовой комиссии месткома Э. П. Цонев, клянусь, буде это в моих силах, добыть квартиру члену союза Р. М. Таргони и присобачить у порога означенной квартиры подкову.
— Хорошо, — сказал я, — можешь считать, что ты начал сооружение памятника. Но имей в виду, клятвопреступникам памятников не ставят и даже в сырой земле не всегда находят для них место.
— Знаю, знаю. Но ты не представляешь себе ситуации. Могу тебе только сказать, что ожидается мощнейшая резка овощей. Кстати, Светочка подала сегодня новое заявление: поскольку у сестры, на жилплощади которой я проживаю, родился ребенок и поскольку я вступаю в брак, прошу предоставить… Что вы на это скажете, Монте-Кристо?
— Даже если ты покажешь заявление, не поверю.
— Воинствующий безбожник, заявлениям вы не верите, но заявителю-то вы поверите? Светлана Григорьевна!
Эдик сказал сущую правду. Непонятно даже, зачем мне понадобилось свидетельство заявителя, — наверное, только затем, чтобы успеть ассимилировать суперинфо рмацию.
— Светочка, вы торопились вчера к нему? К будущему супругу?
— Да, мы торопились вчера к нему, Костя.
”Мы” Светочка выдала полным весом. И еще кончик языка показала при этом. Но господь, как известно, делает всех дураков по одному шаблону — нуль-юмор. Все же прочее, особливо память и бдительность, не ущемляются.
И меня понесло.
— А зачем вы целовали накануне другого? Светлана Григорьевна, я сам видел, как у фотовитрины вы целовались с другим. Не так ли?
— А вам какое дело! — вспыхнула Рози. — Светик, умоляю тебя, не отвечай ему.
— Я его целовала. Костю.
Светочка была бледна. Но дело даже не в бледности: она смотрела на меня огромными, как море, как небо, как океан, зелеными глазами, и я был песчинкой, я был маленьким песочным человечком, которого слепила на берегу девочка в белой панамке и который рассыплется, как только девочка забудет о нем и перестанет смачивать его водой.
Эдик вдруг вспомнил, что ему нужно экстренно выдрать у экономистов информацию о гидропоне, и ринулся прочь, а Рози ничего не вспомнила — Рози прищурила глазенки и неотразимым, сверлящим взглядом делала дырочки в венецианском окне, которое выходит на улицу Пастера. Продырявив окно, Рози вскочила, отшвырнув задом стул, и сказала Светочке:
— Если бы ты только знала, какая ты отвратная, какая ты грязная. Я ненавижу тебя. Ненавижу.
У меня негнущиеся ноги, у меня голень и бедро смонтированы на стальной трубе, иначе я бросился бы на колени и воскликнул:
— Не верь ей, Светочка, ты самая лучшая, ты самая чистая, и мы не стоим твоего сношенного накаблуч-ника.