И как она торопилась: на ходу в троллейбус! И дверь прищемила ей руку; рука и сумка с этой стороны, а она там, внутри, и, наверное, очень спокойно: кондуктор, откройте, пожалуйста, дверь — мне прищемило руку. Спасибо, кондуктор.
Я никогда не думал, что кто-то ее ждет. Почему? Почему я никогда не думал об этом? А ее ждали, ее ждали каждый вечер. И по утрам, наверное, ждали, и в полночь ждали, и на рассвете, и в то не имеющее названия время, которое между вечером и ночью, между утром и днем, между днем и вечером.
Но завтра она опять придет на работу, и я опять увижу ее и скажу: Светочка — ты наш человек.
Мы встретились у дверей. — Здравствуй, — сказала она, — какое утро. — Ага, прекрасное утро. Ну что, не опоздали вчера? — На шесть с половиной минут. — Это страшно, — сказал я. — Если бы ровно на шесть — еще куда ни шло, но с половиной — это уже страшно.
Светочка прошла вперед, и я видел, как она улыбается, чуть-чуть поводя своим носиком.
— Моему Светику салют, — Розита Михална подняла руку и сделала пальчиками. — Светик, ты обратил внимание, какое утро. Во! — стиснув четыре пальчика в кулачок, Рози выпростала большой палец с перламутровым ногтем в полтора вареника.
— Утро — что надо! — кивнула Светочка. — Прямо, как в песне: была бы только утра, да утра посветлей!
— Была бы только ночка, да ночка подлинней!
Светочка посмотрела на меня: зачем это? Эх, милая, если бы я сам знал — зачем? Прет из меня — вот и все.
В обед Эдик Цонев, пятилетний бессменный член месткома, огласил новость: исполком выделил "Гипро-проду” четыре квартиры. Светочка зарделась, как персик под красной ретушью, а Розита Михална пошла бледнеть, потому что Эдуард Цонев умеет подавать новости только в освежеванном виде: квартиры — исключительно семейным.
— Не понимаю, — прошептала Рози.
Эдик Цонев любезно объяснил ей:
— Семейные — это у которых жена, муж, дети.
— Товарищ член месткома, — сказал я, — это лишнее. Поверьте человеку на честное слово, это лишнее.
— Если вы так настаиваете, — уступил член месткома, — я готов поверить вам. Но они… они поверят вам? Вы же циник, вы же легкомысленный человек, вы же променяли свое сердце на шарманку.
— Предатель, так ты хранишь чужие тайны! — Я обложил шею предателя пальцами и, пока он мотал головой, освобождаясь от прелестного колье, нежно шептал ему на ухо: — Будь добрым, доброта — это памятник, который живые ставят себе при жизни. И перестань издеваться над Розитой.
Человек, который за тридцать пять лет жизни не заготовил ни одного камешка для своего памятника, отчаянно вращал глазами и выжимал из себя по слогам клятву: