У бабушки в кладовой он нашел керосиновую лампу.
— Почему лампа? — удивился он.
Ему объяснили: в баллон наливают керосин, керосин подымается по нитям фитиля и, подожженный, дает язычок пламени. Понятно? Да, он понял все. Только одно неясно: куда же лампу включают? И как? Пришлось повторить все сначала и зажечь лампу. Задумчиво глядя на огонек, он неожиданно сказал:
— Когда это было? Очень давно. Мы были обезьянами.
Никто, и он сам, кажется, так и не понял, вопрос это или ответ на вопрос.
Поднявшись по глиняным ступенькам обрыва, мы вышли на асфальтированную дорогу. Горизонт отступил на добрый километр, обозначившись на востоке полудюжиной тусклых огоньков.
— Охотники, — сказал я.
— На кого охотники?
— Суда сторожевые. Погранохрана.
— А-а, — он был явно разочарован, — я думал, подводные лодки. Они же из-под воды.
— Нет. Они просто на горизонте.
Он знает, что такое горизонт, и знает, что огоньки появились не из-под воды.
— Солнце восходит там? Где эти огоньки?
— Там.
— А если мы будем сидеть внизу на берегу?
— Все равно там.
— На том же самом месте?
— Почти.
— Видишь, а ты сказал сначала «там».
Я улыбаюсь: он всегда старается уличить меня в непоследовательности или неточности, если я не поддержал его.
Вдали затухает и вспыхивает, раскачиваясь на невидимом в ночи маятнике, красный глаз берегового маяка. Звезды мерцают трепетно и безостановочно, выплескивая яркие пучки света. Нарушенный ритм восстанавливается мгновенно и сохраняется надолго, пока не является надобность вновь выплеснуть увеличенную порцию света.
— Папа, а Земля тоже дышит?
— Тоже?
— Ну, как звезды.
Я никогда не думал о дыхании Земли, о том дыхании, которое можно увидеть просто глазом. И вдруг я начинаю видеть, как шар сжимается, стискивая мое сердце, и расширяется, освобождая его. Я ищу в окружающих меня предметах признаки этого сжатия и расширения и, разумеется, ничего не нахожу. И все-таки Земля дышит. Ее дыхание сродни моему дыханию, только ритм чуть-чуть другой — замедленный, как у медузы.
— Ты чувствуешь? — говорит он, смеясь.
— Да, — отвечаю я, хотя спустя мгновение в моих словах уже нет правды.
Мы возвращаемся в город улицей, которая посредине разбухает, как объевшийся удав, огромной площадью. Старики по-прежнему называют ее Старобазарной, а дети — по-новому: сквер Юных пионеров. Это не самая короткая дорога. Но я не могу миновать Старый базар.
— Нам не сюда, — говорит он.
— Знаю.
Мне хочется объяснить ему, зачем я свернул в сторону, но он молчит. Я уверен, он понимает, что привело меня сюда, и все-таки молчит. Во всем теле, особенно в ногах, я чувствую раздраженность и недовольство человека, который не в силах отказаться от ненужного поступка. И впервые в жизни я начинаю понимать, что мне нужна поддержка этого маленького человека и его одобрение.