Скамьи, пустовавшие днем, теперь заняты, свободна только одна — подле серебристого столба, увенчанного лампами дневного света. Стеклянные трубки, собранные вплотную у основания, резко расходятся вверху. Мысленно соединив их вершины, я вижу усеченный конус: водомерное ведро с неестественно маленьким дном. Но это сравнение не удовлетворяет меня. А я не хочу думать, я хочу посидеть просто так: смотреть — и не видеть, слушать — и не слышать. Пусть мое тело станет маятником, пусть оно раскачивается в ритме, могущество которого постигли люди Востока. Пусть в этом ритме угаснут голубые мечты, и розовая печаль, и тоска, безликая, как мрак межзвездных миров.
Я скрестил руки, я прижал их к груди, как человек, который хочет согреться. Дыхание, сначала беспорядочное, подчиняется ритму тела: влево — вправо, выдох — вдох… Церковный купол без креста то прячется за листвой, то появляется в просвете. И даже звезды, для которых тысячелетие — неуловимое мгновение в потоке времени, шуршат в листве, раскачиваясь из стороны в сторону.
…Влево — вправо… выдох — вдох… влево — вправо… выдох — вдох…
На душе у меня легко и спокойно. Конус становится головным убором. Я вижу людей в остроконечных шапках и вижу, как эти люди набрасывают ярмо на шею волу, седлают лошадей и секут хворостиной упрямую козу. Я вижу их детей, копошащихся в пыли степных дорог, и женщин, собирающих неведомо для чего конский навоз.
Кто эти люди?
Навстречу нам стремительно несутся три огонька — белый, красный и зеленый. Звука еще не слышно, но маленький человек говорит уверенно, как о трамвае, который остановился в двух шагах от пассажира:
— Реактивный. Из Москвы.
— Может, не из Москвы?
— Из Москвы.
Он знает и другие города, но почему-то всегда предпочитает Москву. С полминуты до нас доносится гул пролетевшего самолета, а затем становится опять тихо.
— Что лучше: автомобиль или крылья?
—,Самолет?
— Нет, крылья, настоящие, как у птицы. Посмотри, какие они простые: взмахнул и полетел. Почему люди не делают себе крыльев?
— Это трудно, очень трудно.
— А ракету на Луну, думаешь, легко? — Это он объясняет мне. — Ракету в миллион раз труднее. А на крыльях хорошо. Ух и полетел бы я!
Удивительно, как несовершенен мир в глазах этого семилетнего человека. Я представляю себе города с летающими людьми, а воображение упорно отбрасывает меня назад, в царство птицы Рухх и динозавров. Мне хочется сказать ему: это уже было, мой мальчик. Но неожиданно меня удерживает мысль, странная мысль, которая только что пришла мне в голову: они покрываются пеплом, те города. Я вижу, как из пространства, где нет голубого неба, оседают мириады пылинок — сгорая, время тоже становится пеплом.