Ты прав, маленький человек: не надо оглядываться назад. Время не измерить временем, у мира нет возраста, старость, удел человека, не должна быть уделом человечества — мозга Вселенной. Только молодость, только молодость — и ничего иного.
— Послушай задачу, папа. Лиза сорвала пять васильков, а Оля на четыре больше. Папа, а какого цвета васильки?
В самом деле: какого цвета васильки?
Был май. Был вечер. Один из тех одесских вечеров, которые своей вязкой духотой и тягучестью делают весомым невесомое и осязаемым неосязаемое. Эти вечера западают в душу, пропитывают мозг тошнотворным настоем акации; и осенью, когда льют бесконечные дожди, или зимой, в приевшиеся уже всем морозы, они вспоминаются как то, ради чего стоит жить, и даже сама жизнь не может, кажется, быть ничем, кроме как именно вот этим вечером с его тягучестью и вязкой духотой.
Ленивые, мордатые одесские коты, распластавшись на чахлой траве тротуарных газонов, правят, по здешнему жаргону, доходную, то есть издыхают, и по этой причине решительно плюют и на собак, и на людей, и даже на голубей, раскормленных, медлительных и беспримерно глупых.
А, очнувшись, коты внезапно начинают кататься по траве, остервенело, отчаянно, как их сородичи, упившиеся валерьянкой. Потрепанный уличный пес, породистые предки которого напропалую грешили с дворнягами, невидящим дурным глазом следит за котами и предупредительно тянется к обочине тротуара, когда кот очумело выкатывается с газона.
Вытолкнутые из своих углов с продавленными, скрипучими диванами, сидят у ворот старухи. Тупо уставившись на прохожих, они вспоминают весну, которая была пятьдесят или семьдесят лет назад. Они вспоминают весну, которая была так давно, что ее уже нельзя отличить от сновидения, от грез в сумерки или мгновенной бестолковой радости, ударяющей в самое сердце. Они не говорят, они молчат, эти старухи, потерявшие счет времени, одурманенные весной, ее мучительно-сладкими запахами, раскормленными голубями и хмельными мордатыми котами, потрясающе похожими на боцманов с угольщика "Эмеранс” и арбузного буксира "Орион”.
Прилипая к асфальту, злобно шипят троллейбусы на спуске Кангуна. Из-под Греческого моста навстречу шипящим троллейбусам выползают цементовозы с цистернами, длинными, серебристыми, как аэростаты.
Прежде, лет двадцать пять назад, здесь ходил узкоколейный трамвай. А еще раньше, лет за двадцать до трамвая, здесь была конка-фургон на рельсах. Фургон тащили лошади — большей частью две, а иногда четыре.
Навстречу конке из-под Греческого моста лихо выскакивали дрожки с фонарями по обе стороны от козел. Кавалеры, покручивая пшеничные усы, по-кавалерийски заглядывали в лицо дамам, а дамы хохотали легко, весело, звонко, как теперь уже не хохочут.