— У нас одинаковые характеры. Понимаешь?
Я не понимал, но мне было ясно, что она любит Кольку, а не меня.
Колька был глуп и вдобавок невежествен, как все второгодники, но она любила его, и мы с Колькой были друзьями.
— Смотри, Колька, звезда.
— Ну звезда. А что?
— Я думал, звезды только ночью.
— В солнечное затмение все небо было в звездах, — сказал Колька.
— Так то затмение.
— Ну и что? — удивился Колька.
— Ничего. Пошли на казенку?
— Я не могу.
Я знал, почему Колька не может: он уже сто раз объяснял мне, что люди, когда они любят друг друга, всегда должны быть вместе. А если один любит, а другой нет? Этот вопрос я задавал только себе, Кольке я его не задавал.
В лучах утреннего солнца сияла звезда, как будто не было дня, как будто не было никакого солнца, как будто ей не полагалось, подобно всем звездам, исчезнуть с восходом солнца.
Зачем мне Колька, зачем мне его любовь? Разве я не видел его вчера и не увижу завтра?
— Скоро звонок, — сказал я Кольке.
Колька не уходил. Раздумывая, он сосредоточенно скоблил свой подбородок. Когда на подбородке не осталось ничего, кроме глянцевитых малиновых бугорков, Колька двинулся в школу.
Удивительно все-таки, что она его любит. А меня вот ни одна девочка на свете не любит. Зато я свободен, зато я могу делать, что хочу.
Два бронзовых грифона стерегли вход на Старобазарную площадь. Эти грифоны, крылатые львы с клыкастыми клювами, были всегда холодны, даже в июле и. августе. Ранним утром их черненые бронзовые тела блестели капельками росы, как испариной. Но мне всегда казалось, что это не роса, а капельки пота, похожие на росу. Проводя пальцем по холодному, скользкому телу крылатого льва, я прикасался к сказочному, леденящему миру, где все было не так, как на земле, где даже слова были отлиты из металла — грифон.
Я ощупывал полированные клыки грифона, совал ему в пасть руку и зорко следил за каждым его движением. Что могло случиться? Конечно, ничего. И я понимал, что ничего, но все-таки, убирая руку из пасти, я всегда чувствовал, что благополучно ушел от опасности и возвращаюсь в привычный мир, где неживое никогда не становится живым.
Однако в этот апрельский день, под звездой, сиявшей в лучах утреннего солнца, произошло то, что должно было произойти уже давным-давно: пасть грифона дрогнула, и клык его, скользнув по человеческой руке, оставил на ней синюю царапину. Проступила кровь — цепью алых икринок. Зализывая рану, я думал о мире, черном и полированном, как тела-грифонов, а вверху, над головой, клубились желтые пески и дремали под солнцем Африки желтые львы.