Лошадей комендант забрал. Из Мариуполя Женька с мамой выехали в Баку поездом. Поезд этот был не товарняк, не теплушки, а настоящие, как до войны, пассажирские вагоны. Комендант провожал их и сам помогал втаскивать вещи. Ксения Андреевна расплакалась и еще потом, когда поезд уже набирал скорость в степи, плакала, но так, чтобы Женька не видел.
А Женька видел.
На рассвете поезд прибыл на узловую станцию Дебальцево. Женька спал. Крепче всего Женькин сон на рассвете. Но едва поезд остановился, Женьку разбудили — проверка документов. Светили карманным фонарем — сначала Женькина метрика, потом Женькино лицо, Женькины руки и ноги. Дольше всего почему-то освещали Женькины ноги — ноги были грязные, особенно между пальцами. Рядом стояли Женькины ботинки — сорок второй размер. Хромовые, на коже, ботинки старшего начсостава. Прежде Женьке покупали ботинки, а с прошлой зимы папа отдавал Женьке свои.
— Он? — спросил капитан, тот, что держал Женькину метрику.
— Да, — сказала Ксения Андреевна, — мой сын.
— Ясно, — сказал капитан. — Ясно, мамочка.
Над узловой станцией Дебальцево занималось серое железнодорожное утро. Стиснутый с обеих сторон товарняками, зеленый пассажирский поезд выглядел чужаком в толпе задымленных, пропитанных гарью бродяг. Потом к чужаку, на свободный путь рядом, подкатил еще один такой же чужак — зеленый пассажирский поезд. Только у него, у этого другого поезда, у головного вагона его, на боку был красный крест.
Женька открыл окно.
— Ай, молодой, — крикнули из того, другого поезда, — драпаем! А воевать кто будет? Иван из деревни будет? Ну ладно, ладно. Давай кипяточку принеси. Есть тута кипяток?
Женька побежал за кипятком. Мама говорила: Женя, опасно, можно отстать. Но Женька побежал.
В вагоне воняло кислыми портянками, йодом и горячей мочой. Женька думал, в санитарном вагоне, как в больнице — белые койки, белые стены, белые простыни. А здесь ничего этого не было, здесь все было как у них, даже мешки были, и еще костыли были — у каждой полки костыли.
— У нас, понимаешь, друг, легкораненые, кому с пяток пальцев, кому кусок ж… или полноги. А вон там, брат, ну и ну…
Там — это был соседний вагон с белыми занавесками во все окно и закрытыми наглухо дверьми.
— Вона-вона, смотри, несут — раз несут, два несут. Ну, два — это что, вчера в Краматорске так сразу шесть вынесли, одного за другим шесть так и вынесли. А тебе сколько? Четырнадцать? Будет пятнадцать? А о прошлом годе семнадцать было? А?
— Брось, Антон, хлопца дразнить, — сказал Антону сосед.
— Да я ить шучу. Пошутить, што ль, нельзя? Что, шутить нельзя?