Это была жестокая расплата, потому что шелабанов полагалось семь штук, а на скидку уповать не приходилось. Щелчки, как правило, были доброкачественные, полновесные, от всего сердца. Случалось, малодушные пытались бежать от возмездия, но пойманному причиталась двойная норма. Впрочем, сполна удваивали норму редко: чаще ограничивались двумя-тремя щелчками сверх одного порциона. Но и этого было предостаточно — растирая шишку, жертва правосудия со скоростью австралийского эму устремлялась в Кировский садик за крохотным листиком акации, без которого очень туго бывает на этом свете.
Яшка Бояр не торопился. Яшка был легкомысленный мальчик. Легкомысленный и забывчивый. Такие не умеют предвидеть будущего, даже если это будущее почти рядом — в конце того самого квартала, начало которого они уже опечатали своими собственными ногами.
Яшка вышел на Кирова из Базарного переулка. С этой самой минуты Яшка был обречен: он обминул садик, у него не было зелени.
Яшка не торопился, он был занят осмотром тротуара. Но тротуар был чист — ни цигарки, ни бычка: этот квартал одесситы могли без опасения предъявить покладистым севастопольцам и гонористым львовянам, которые навязали Одессе соревнование в чистоте, благоустройстве и культуре обслуживания. Третий пункт был для Яшки сплошной туман, но первые два он понимал правильно: трамвайные билеты и окурки желательно бросать в урну, пачкать стены надписями нельзя.
Однако Яшка Бояр, как сказано уже, был легкомыслен и забывчив. По этой причине он упорно стрелял бычка на тротуаре, где работает дворник-отличник, по этой же причине он из переулка вышел прямо к школе, вместо того чтобы предварительно заглянуть в Кировский садик.
Жажда правосудия сладостным, щемящим зудом изводила наши руки, и мы спешно массировали средний палец правой руки, чтобы день-два спустя Яшка Бояр не поносил нас за скудность сил.
Всю свою жизнь, вплоть до этого рокового для Яшки Бояра утра, я был убежден, что для правосудия тем больше очарования в возмездии, чем раньше жертва оповещена о нем.
Но какое же это заблуждение, какое грандиозное заблуждение! Если бы Яшка заранее знал, что ожидает его в конце квартала, разве позволил бы он себе хоть половину тех удовольствий, свидетелями которых мы стали? Разве скребся бы он ногой о ногу через каждые пять шагов? Разве разглядывал бы он так, без толку, синее, где ни единого облачка, ни единого пятнышка, небо? Разве’ мог бы он, наконец, остановиться посреди квартала только для того, чтобы сосчитать, на сколько шагов от него улетел его собственный плевок?