Нет, теперь уже абсолютно точно я знаю, что все очарование возмездия в его неожиданности: идет себе человек беззаботно, смотрит в небо, плюет под ноги, и вдруг — трах, тарарах! — возмездие.
Первым делом Яшку прижали к стене, потому что у него есть глупая привычка — уходить от наказания.
Прижатый к стене, он пытался поначалу прикрыть голову руками. Потом он поднял крик, похожий, как две капли воды, на вопли упившейся бабы с Привоза, которую дружинники волокут в участок. Но первый же ше-лабан убедил Яшку, что крик — это не из той оперы, что вообще не нужно оперы, потому что глухим она ни к чему. Тогда Яшка стал изображать нечеловеческие муки всякими кривляниями, но эти Яшкины штуки тоже были ни к чему, потому что если человек не хочет видеть, то ты хоть на глаз наступи ему, а он все равно не увидит. После третьего шелабана Яшка окончательно убедился в этом и внезапно пригнулся, чтобы проскочить у нас между ног. Но мы тут же вернули ему нормальную человеческую позу и объяснили, что четырнадцать — не всегда лучше, чем семь.
После этого Яшка больше не делал глупостей, и я могу дать честное слово, что он вел себя мужественно, как японцы в землетрясение, когда главное — не торопиться. И не волноваться, даже если земля заглатывает тебя вместе с твоим домом.
Расчет Яшка получил полный и доброкачественный. Один только раз был нарушен закон, когда Яшке достался запрещенный шелабан «с налету». Но мы никогда не медлили с восстановлением попранных законов: нарушитель, Борька Зозуля, молниеносно получил два штрафных шелабана.
Теперь Яшке нельзя было терять времени зря, теперь надо было жать вовсю: одной ногой там, другой — здесь. И, конечно, с зеленым на руках, потому что первый же встречный мог пустить Яшку по второму кругу.
И Яшка побежал, выбрасывая длинные, худые и грязные, как у австралийского эму, ноги. Он бежал со скоростью курьерского поезда, который обгоняет сам себя.
Мы смеялись. Смеялись потому, что была весна, были зеленые листья, было солнце, и еще потому, что у Яшки такие ноги.
А о нем, об одноруком, мы забыли. И когда он встал рядом с нами, наблюдая за Яшкой, сначала было даже непонятно, откуда он взялся. А пока мы вспоминали, он ухватил Борьку за подбородок и тряхнул его — молча, без слов, но видно было, что он ищет какое-то слово. И наконец он нашел его, это нужное ему слово:
— Ты, — сказал он Борьке Зозуле и еще два раза повторил, — ты… ты…
Борька сразу в обиду и насчет рук прошелся — без рук, мол, и вообще потише. Но он уже не слушал, он вернулся на свою скамеечку — и опять зажал руку в коленях, и опять зажмурил глаза, потому что солнце уже вовсе поднялось над деревом и било прямо в глаза.