Гостья подняла руки – сдаюсь.
– Я пришла не угощаться, а опробовать папье-маше. Пить не хочется.
Поддерживая живот, Сьюки опустилась на пол. Она вынула из коробки голову дракона и положила себе на колени.
– Тут стало как будто просторнее. Вы разбирались?
Марта кивнула и прищурилась.:
– Вам правда так удобнее?
– Да.
– Ну, хорошо. Я решила, что больше не буду ждать, когда сестра придет на помощь, и начала разборку сама.
– И правильно. Стало гораздо свободнее.
Сьюки подтянула к себе сумку и вынула большую пластиковую миску. Насыпала в нее серый порошок и подлила воды из бутылки. Потом деревянной палочкой размешала.
– Так делается папье-маше. Попробуйте рукой. На ощупь – как глина.
Марта присела рядом, закатала рукава и опустила руки в миску. Смесь приятно холодила кончики пальцев. Она принялась мять и месить ее, и от этого нахлынуло ощущение покоя.
Сьюки наклонила и осмотрела морду дракона.
– Пожалуй, приклею кусочек картона к ямке в щеке, а сверху наложу папье-маше. – Она взяла горстку теста и указательным пальцем стала размазывать под глазом дракона. – Помню, делала так в школе.
– И я тоже. Мы наклеивали на воздушный шарик полоски газеты, потом прокалывали его, и получалась голова.
– Да. И приклеивали шерсть, как волосы.
Они улыбнулись друг дружке, вспомнив детские занятия.
Сьюки расправила ладонями платье на животе.
– Марта, у вас есть дети?
Марта молчала. От этого вопроса ей захотелось втянуть голову, как черепахе. Она подняла подбородок и провела ладонью по горлу. В молодости она всегда воображала свою будущую жизнь с детьми. Другого она себе не представляла. Время есть еще, говорила она себе, когда ей стукнуло тридцать семь, потом тридцать девять, потом сорок один. Но старела она, и старели родители. Больше болели, сильнее зависели от нее.
Когда Марте исполнилось сорок два года, стал повторяться другой сон, не тот, где она тонет. Она красит губы кармином, идет в бар, садится на высокий табурет и пьет «маргариту». Входит мужчина, обычно похожий на Джо, и подсаживается к ней. После двух-трех коктейлей они идут к нему домой и предаются жаркой страсти.
Тут она просыпалась. Слышала кашель Томаса или шум воды в уборной и с глухим осознанием возвращалась на землю.
С горящими от стыда щеками она вылезала из постели, ухаживать за родителями. Но ядрышко желания сидело в груди, и хотелось примерить сон к жизни. Она скорее завела бы ребенка после одноразовой встречи, чем в ходе долгих отношений.
Тиканья биологических часов как такового она не слышала. Ощущение было, скорее, оползня; надежды всё тускнели.