Если, напротив, отношение воспитателя к ребенку определяется позицией: «Я люблю тебя таким, какой ты есть, каким ты являешься. Ты знаешь, что я иду вот по этой дороге, вот в этом направлении, я смотрю на то, что делает меня счастливым. Хочешь, пойдем вместе», ребенок чувствует себя свободным. Более того, в нем просыпается интерес, любопытство. И может быть, он действительно захочет последовать за тобой. Если же ты ставишь перед собой вопрос о том, как воспитывать, для ребенка эта проблема становится психологически невыносимой. Ты должен заботиться лишь о том, как воспитать самого себя, – и все, этого хватит с избытком. Для воспитания почти не нужно слов. Вернее, единственные слова, которые в воспитании имеют смысл, – ответы на вопросы, которые открыто задаются, ставятся детьми. Никогда не нужно давать ответов на вопросы, которые дети не ставят, не ощущают.
Итак, лишь от осознания, что каждый из нас является нареченным отцом, и от уверенности, что воспитание – второе имя милосердия, рождается бескорыстие, на котором созидается истинное отцовство и материнство. Иначе отцовство и материнство становятся чем-то двусмысленным – мечтой, реализация которой позволит нам осуществить наши неудовлетворенные и искаженные желания. Только если мы ощущаем себя нареченными отцами, то есть людьми, которым Бог доверил жизнь других (это происходит как в обычной, так и в приемной семье), только в этом случае мы сможем надеяться, что по-настоящему станем отцами и матерями.
Когда я встречался с преподавателями, работающими в Бразилии, один из них сказал мне: «Извини, может быть, ты не понял: здесь нет семей как таковых. Здесь нет понятия семьи. Дети, с которыми мы работаем, лишены всего – это сироты, выросшие в трущобах. На окраинах крупных латиноамериканских городов нет семей; на что же нам тогда опираться?» Я ответил им: «В чем проблема? Вы-то здесь». Передо мной сидела целая аудитория преподавателей, и я сказал им: «В чем проблема? Вы – отцы и матери этих детей». В течение веков традиция Церкви учила нас называть священников – отцами, а монахинь – матерями, «матушками». Почему? Потому что когда мужчина и женщина дарят себя, отдавая жизнь ради идеала, посвящая всю жизнь детям других, в этом – истинное отцовство и материнство. А значит, то, что переживаете вы как приемные семьи, ровным счетом то же самое, что Церковь всегда предчувствовала и хранила в течение двух тысяч лет христианства: отцовство и материнство – задача, доверенная Богом мужчине или женщине, способным прощать, принимать другого и быть бескорыстным. (Кстати, с этими «батюшками» и «матушками» очень интересная ситуация, потому что их же называют братьями и сестрами. И это прекрасно: ты не можешь быть ничьим отцом, если прежде не являешься братом, если не предстоишь перед живым отцом, который воспитывает тебя.)