— Ну, идут и идут. Река — общая. Лишь бы не баловались.
Мальчишка аж захлебнулся от возмущения: такая новость! Князь! Настоящий! По Угре пришёл! В наш захолустье! Со свитою! Да у них же — всё не по нашему! Как одеты, как обуты… Интересно же! Завидно же! Редкость же! В здешних краях хоть какого князя увидеть — может, один раз во всю жизнь и посчастливится! А Ванька-боярич сбегать-позырить — не хочет!
Работнички тоже рты пораскрывали — новизна ж какая! Князь же ж! Какой-то…
Аборигены… деревенщина-посельщина… После того, как мой племянник привёз своё фото в обнимку со шведским королём… Кстати, очень приличный человек. Пиетета у меня нет — телевидение постаралось. Мы-то! В 21 веке-то! Всех венценосных особ в телеке видели и, даже, в их грязном белье — копались. Всем прогрессивным человечеством.
Понавтыкал, поуказал, распределил и обнадёжил. Что за всякую палку на лугу оставленную — взыщу со всех как за пропущенный день. Наметил и запланировал. Где работникам стан ставить и когда им корма привезут. Хотену мозги промыл, Маре намекнул, чтобы не церемонилась с соседями. Но — без людоедства и прочих излишеств.
И пошёл себе тихонько домой, в свои Новые Пердуны, лелея стыдливую надежду, что эта напасть — транзитный князь — так и пройдёт. Мимо. Транзитом. У меня на русских князей… аллергия. Уже — из личного опыта. Ростика в первый день своего попаданства встретил — чуть без головы не остался. В Смоленске Давид за мной гонялся — мало что головой дубовые стены не вынес. С Гамзилой у Новгород-Северского повстречался — песен петь пришлось, чуть со страха не обделался.
Не, пусть и этот, не знаю кто, чисто транзитом…
«Минуй нас пуще всех печалей
И барский гнев, и барская любовь».
Увы, вместо Грибоедова сработал Пушкин. Причём, в варианте «К Чаадаеву»:
«Любви, надежды, тихой славы
Недолго нежил нас обман,
Исчезли юные забавы,
Как сон, как утренний туман».
Были у меня «надежды». На «юные забавы». А то вчера Трифена… «как утренний туман» — чуть колышется.
В усадьбе царили бардак и дурдом. Сигнальщик из-под крыши моих хором орал вниз визгливым мальчишеским фальцетом, сорванным в хрип. По двору метались ошалевшие люди и бабы. Ивашко, тоже сорвавший голос, просто бил кулаком тех, кто приставал к нескольким запряжённым в подводы лошадям с неприличными предложениями типа:
— Но! Пошла!
Свою философию он и раньше объяснял мне несколько раз:
— Человек… это ж такая гнида… это ж подобие божие — всё едино вывернется! А конь… он же даже сказать не может! Коней надо беречь!
По двору носило пух из порвавшейся перины, и визжали над своими отдавленными лапами набежавшие дворовые собаки.