– Наверное, Никитины не мрут, – предположила Алёна.
– А твоя фамилия какая? Я забыл.
– Чурбанова.
– А зять Брежнева тебе не родственник?
– Нет.
– А что он сейчас делает?
– Я не знаю, – ответила Алёна.
Папа, пригорюнившись, сел на скамейку и достал водку. – Посмотрите вокруг! – провозгласил он. – Все эти люди жили, о чём-то там переживали, мучились. У них были биографии. Им это казалось очень важным. И кому теперь всё это нужно? А они были юны, они любили женщин…
Папа выпил и продолжил:
– Я иногда смотрю на молодых людей – так мне их жаль! Так жаль…
– Почему?
– Они как я. Юноши изнемогают от своей пробуждающейся сексуальности, а те, кто должны всё это всасывать, этого не делают.
Мы с Алёной, честно говоря, в этом месте растерялись.
– Что они не делают?
– Не всасывают всё это.
– А кто это – «они»?
– Они этого не делают по социальным причинам, – объяснил папа, игнорируя вопрос.
Он встал и подошёл к ближайшей могиле, прикрыв ладонями глаза:
– Давайте погадаем. Прочитайте, сколько жил этот человек. Вот сколько он прожил, столько и я проживу.
– 49 лет, – посчитала Алёна. – Получается, вы должны быть уже мёртвым.
– Наверное, так и есть. Самоощущение у меня именно такое, – сказал папа, окончательно расстроившись. – Пойдёмте жрать.
Мы покинули кладбище и отправились в KFC. Папа никогда не пробовал острых крылышек.
Ели молча. Агата дремала. Папа смотрел на небо.
– Ну как Погорелая? – спросил он вдруг. – Уже не такая загадочная?
Я от удивления даже не сразу понял, кого он имеет в виду.
– Эля-то? Такая же.
– Нет, ну, наверное, немного подурнела?
– Нет. Совершенно нисколько.
Папа сурово посмотрел на меня и сказал Алёне:
– Дай ему по морде.
– Не буду, – заявила Алёна.
– А вот моя жена сразу бы мне врезала за всякие разговорчики о женщинах.
– Ну вот с ней и деритесь.
На этом мы расстались, и папа поехал домой.
К медцентру мы брели в некоторой задумчивости. По дороге Агата проснулась и сказала: «оса, оса, оса и да, да, да». Смысл улавливался с трудом, но вызывал интуитивную солидарность. По возвращении я написал этот рассказ.
Мы сидели на папиной кухне. Я смотрел на объедки, собравшиеся за последнюю неделю. Самые съедобные из них папа бережно собрал на тарелочку и положил мне.
– Здесь картошечка, мясо. Я готовил. Жри! Вот еще лечó! Прекрасное лечó! Ты должен всё сожрать!
Мы с моим братом по отцу, Славиком, слушали папин монолог.
То есть с нашей точки зрения это был монолог. Но папе казалось, что он вступил с нами в необычайно живой и обоюдоострый диалог. Только наши реплики он произносил сам.
– Вот ты спросишь: «Почему папа такой грубый? Что это за слово такое «жри» по отношению к собственному сыну?» А знаешь почему? С тобой иначе нельзя.