— Предстоит долгий путь. — Мэнни устроил меня на заднем сиденье, а сам сел за руль. Больше никаких пояснений он не дал, полностью сосредоточившись на дороге, а я впал в забытье и потому не могу сказать, сколько мы ехали и в какую сторону. Лишь когда машина остановилась и Мэнни потряс меня за плечо, я увидел каменистый берег озера, со всех сторон укрытого карельскими соснами.
Оставив меня в машине, Мэнни зашагал по берегу, а затем внезапно исчез, будто спичка погасла. Как ни всматривался я в темноту, ничего не мог рассмотреть, но вдруг в воздухе проявилось, как на фотографической пластине, округлое сооружение, похожее на яйцо, поставленное на приплюснутый конец. В боку сооружения имелось круглое отверстие, к которому вел пологий трап.
В голове роились сотни вопросов, но состояние, в котором я пребывал, не позволяло их внятно сформулировать и задать Мэнни, который тем временем вышел из этеронефа (а именно так назвалось это удивительное сооружение) и помог выбраться из машины. Я ступил на пандус и наконец-то очутился внутри, ощутив себя героем Жюля Верна, который впервые попал на борт «Наутилуса». Только если плод фантазии французского романиста предназначался для исследования глубин водного океана, то этеронеф Мэнни — для путешествий сквозь океан эфирный.
Однако узнал я об этом гораздо позже, ибо там, внутри корабля, почти сразу лишился чувств, да что там чувств! — самой жизни, ибо последние силы оставили меня, и Мэнни пришлось действовать максимально быстро.
Здесь я вынужден нарушить драматургию изложения, намеренно выпустив период моей жизни, весьма насыщенный событиями, но поверь мне, будущий читатель, если в руки твои все же попадут эти записки, — лакуна будет далее заполнена, а причины ее появления получат исчерпывающее объяснение. Сейчас достаточно сказать: через несколько дней я проснулся в своей комнате и ощутил себя так, как давно не ощущал — полным сил, бодрости и с жаждой немедленно действовать на благо революции и науки.
Прежде всего я попытался получить подтверждение тому, что произошедшее в ту достопамятную ночь действительно имело место, но найти прямые свидетельства не представилось возможным. К моему изумлению, товарищи, которых я расспрашивал об инженере Мэнни, вообще не могли припомнить такого! Его словно не существовало, будто привиделся мне в тяжком бреду, который на самом деле ознаменовал не агонию, а радикальный перелом в болезни, после которого я пошел на поправку. Равным образом товарищи ничего не помнили о моей смертельной болезни, а потому мое исчезновение связывали с партийными делами, которые потребовали ухода в подполье либо выезда за границу к Плеханову, Ленину и Луначарскому.