На мое предложение принять участие в некоем медицинском эксперименте (подробности я до поры не открывал) Гастев немедленно согласился, понимая ограниченность отпущенного ему болезнью срока. К тому же он скрывался от охранки, ибо находился в бегах, а потому, будучи схвачен и препровожден в Туруханский край, имел все шансы именно там окончить свою жизнь. Кому, как не мне, понимать эту жажду продлить свое существование вопреки пожирающей изнутри болезни! Ожидание казни не кажется столь мучительным, ибо осознаешь ценность жертвы своей жизнью ради блага народа, но здесь, на смертном одре, тебя гложет совесть за бездарно прожитые месяцы и дни, когда твоя воля уже не в силах противостоять болезни.
Я привел Гастева в лабораторию, которую немногие из товарищей видели, ибо посвящал в свои изыскания в области изучения свойств и феноменов крови как можно более узкий круг людей, так как господствующие религиозные предрассудки и разгул церковного мракобесия вполне могли навести на неприметное полуподвальное помещение каких-нибудь черносотенцев, печально знаменитых своими погромами. Как не вспомнить процесс над Бейлисом и прочие измышления по поводу крови христианских младенцев! Мне хотелось посвятить Гастева в подробности предстоящей трансфузии, показать собранный по моим чертежам аппарат, ознакомить с опытами, которые я провел. Такое знакомство уняло бы беспокойство Гастева в преддверии эксперимента. Однако волновался я напрасно. Внимательно выслушав меня и осмотрев приборы, он без лишних слов выразил готовность немедленно приступить к делу.
4. Единое трудовое братство
Когда я впервые услышал в голове чужой голос, декламирующий незнакомые строфы, то вполне ожидаемо решил, что повредился рассудком, хотя не мог сформулировать причину, которая могла привести меня к столь печальному исходу. Голос вещал:
«В жилы льется новая железная кровь.
Я вырос еще.
У меня самого вырастают стальные плечи
и безмерно сильные руки.
Я слился с железом постройки.
Поднялся.
Выпираю плечами стропила, верхние балки, крышу».
Но первые строки помогли быстро определить, кому мог принадлежать таинственный голос. Я бросился к столу, заваленному рукописями и брошюрами, принялся лихорадочно в них копаться, пока не отыскал нужное — тоненький сборничек «Поэзия рабочего удара» за авторством Гастева. Голова раскалывалась, пришлось сжать виски и взмолиться — так же мысленно: «Перестань! Прошу — прекрати!» Голос хоть и не сразу, но утих, и мне показалось, будто в наступающей привычной тишине я слышу нечто еще, гораздо более далекое, таинственное, от чего охватывает дрожь иного порядка, чем от столь бесцеремонного вторжения в мое сознание Гастева.