За недели отсутствия акцент его стал заметнее – парадокс. Как будто в одиночестве он вернулся к истинной версии самого себя.
Он говорил как один из моих пациентов-подростков – я уже слышала эту смесь смущения, облегчения и гордости за признание в преступлении.
– После этого я убежал. Это была первая неделя октября.
Фото.
– Ты был там, – пробормотала я.
Я вспомнила наши выходные, последовавшие сразу за этим, – тени листьев, летящие над нами в его джипе, его безразличие к сообщениям. Его полуулыбку.
– Мы в отпуске, – сказал он.
– За свободу, – сказала я.
Его голос дрогнул.
– Потом я услышал, что случилось с Сэнди. Это не должно случиться с тобой. Я приехал обратно сегодня утром. Я уже почти в Нэшвилле.
Чересчур; какой-то наплыв новой реальности.
– Я… мне пора, – сказала я, вешая трубку.
Меня волной накрыло желание срочно найти Кола.
Я подошла к Оливии, смотревшей на меня широко раскрытыми глазами. Я сглотнула, присела на корточки, потерла ее руки.
– Извини, – сказала я. – Давай пойдем внутрь, там тепло.
Мне было за что просить у нее прощения. Мне было очень, очень жаль, что она была частью того, что происходило. Море ненависти к себе всколыхнулось во мне, напомнив о том, как я заразила безумием жизнь каждого. Я взяла ее за руку.
«Я заглажу свою вину перед ней, – подумала я. – Перед ней и перед Колом. Так или иначе». Я порылась в связке ключей, нашла тот, который отпирал домик, и крепко зажала его между указательным и большим пальцем.
– Вы в порядке? – спросила Оливия и посмотрела на мою дрожащую руку.
На крыльце снова зазвонил мой телефон. Я вставила ключ в замок входной двери.
Я машинально поднесла телефон к уху.
Снова голос Паоло, теперь он уже кричал:
– Иди в полицию. Умоляю, вернись. Он знает, Эмили. Он знает, что ты знаешь…
Движение за входной дверью.
Я почувствовала жжение в затылке.
Когда я упала на колени, я услышала Оливию, но ее крик был глухим у меня в ушах, как будто мы обе были глубоко под водой.
– Здесь маленькая девочка, – запротестовала я, теряя сознание. – Девочка…