После того как мы закончили разговор, я повесила трубку и уставилась в окно. Он злоупотреблял медикаментами и скрывал это?
Во время следующего звонка офицер объяснила, что право Паоло на частную жизнь, по мнению департамента, истекло. Они разговаривали с его друзьями, коллегами. Когда она рассказала мне о том, что общалась с семьей Паоло в Аргентине, я почувствовала некое иррациональное смущение, как будто я потеряла Паоло – их брата, их сына, – как браслет, который одолжила.
Женщина-коп объяснила, что полиция не рассматривает это дело как убийство, потому что нет достаточных доказательств. Они проверили банковские счета Паоло и мои.
– Все соответствовало тому, что вы нам рассказали, – добавила она, хотя в южном говоре женщины, словно крошечные колючки, застряли осуждающие нотки.
Я закрыла глаза.
– Мы ввели его имя в национальную базу данных пропавших без вести, – сказала мне женщина-полицейский, – на случай, если Паоло Феррера где-нибудь появится.
Я зацепилась за ее слова. Мне очень не хотелось сознавать, что эта фраза пробудила во мне нездоровый оптимизм. В некоторые ночи я особенно ярко и отчетливо представляла себе, как он объявляется где-нибудь – Орегон, Феникс – с похмелья, с ужасной историей и страшными угрызениями совести. Эти фантазии были единственным, что поддерживало меня. Я засыпала на несколько минут, а когда просыпалась, реальность настойчиво стучалась в мою дверь.
Какой был день недели, казалось уже неважным. Мама присела на край моей кровати и прижала кончики пальцев к подбородку, словно молясь, чтобы я приняла неизбежное и пришла в себя.
– Какие у тебя планы на завтра? – спросила она.
– Мне нужно съездить на озеро, – ответила я. – Хочу осмотреть некоторые его части с северной стороны.
Мама вздохнула. Она убрала руку с моих волос и положила ее себе на колени.
– Это… Это был несчастный случай. Ужасный, ужасный несчастный случай. Ты мучаешь себя. Нелегко потерять того, кого любишь.
– Мам, я…
Я не знала, как подобрее ответить на это.
Ее голос был мягким и осторожным.
– Ты не думала о том, что можешь сейчас находиться в стадии отрицания?
Мне хотелось крикнуть, что я ни хрена не отрицаю, но как я могла? Ответить этому единодушному хору и особенно маме, которая, что самое ужасное, кажется, действительно понимала, через что я прохожу. Опровергнуть ее точку зрения на то, что произошло, значило отвергнуть ее предложение – разделить с ней ее горе, вступить в специфический клуб, который она основала, когда умер мой отец.
Я не могла так поступить.
Я взяла ее руки в свои.