.
Возможно, пропасть между «людьми 68-го» и историками старшего поколения, которыми те восхищались, отчасти связана с тем, что первые придавали гигантское значение субъективному опыту, в особенности своему собственному. То же обстоятельство способно объяснить разрыв между «людьми 68-го» и историками младшего поколения, которые изучают эти события сейчас. Трое детей участников 68-го — Жюли Пажис и Виржини Линхарт из Франции, а также София Серенелли из Италии — отмечали, что современники их родителей зачастую соглашались на интервью только на собственных условиях. Презирая понятие имущества, они тем не менее настаивали на «праве собственности» на свои истории. Так, один из респондентов Пажис написал в опросном листе: «Вы думаете, что нас можно распихать по папкам и изучить при помощи статистики… Но лично я сделал единственно правильный выбор, позволяющий оставаться самим собой: надо всегда быть свободным и не зависящим ни от кого»>32.
Устные истории, особенно значимые для изучения 68-го, усиливают ощущение того, что участники тех событий действительно имеют право на собственный нарратив. Они часто принадлежат к одному сообществу и являются авторами письменных мемуаров; например, ветеран организации «Студенты за демократическое общество» сухо отвечал историку, который опрашивал его в 1997 году, что он остался «одним из немногих активистов, кто не написал мемуары»>33. Результатом стал обширный массив подтверждающих друг друга воспоминаний, подготовленный одними и теми же людьми. «Люди 68-го» питают особую слабость к автобиографиям. Некоторые из них политически взрослели в кругах, где индивидуальным историям приписывалось особое значение: именно там формировались самокритичные автобиографии французских коммунистов (autocritique) и молодых католиков, состоявших в церковных молодежных движениях (révision de vie). По замечанию Жюли Пажис, последующая популярность психоанализа в рядах бывших активистов лишь подтверждает то, что они всегда с трепетом относились к фиксации событий собственной жизни>34.
Историки, занимающиеся 1968-м, на редкость деликатны в суждениях. Возможно, дело в необыкновенной напористости и красноречивости изучаемой ими группы — или же они считают, что в данном случае поучающая олимпийская невозмутимость просто неуместна. Как бы то ни было, исследователи устной истории часто приводят отрывки из интервью, не вписывая их в более широкий контекст, что можно было бы сделать при помощи письменных источников или устных свидетельств других людей. Иногда даже упоминание самых банальных фактов воспринимается как насилие над субъективностью. Возьмем, например, работу Николя Даума, в которой он изучает «безымянных soixante-huitards» — своих товарищей по парижской дискуссионной группе 1968–1972 годов. Каждое подготовленное им интервью выделено в отдельную главу, которой, однако, не предшествуют привычная в таких случаях биографическая справка или описание героя. Такие детали, как дата рождения, профессия и семейное положение, если и упоминаются, то только в самих интервью. Лишь когда один из опрошенных использовал в беседе слова «наша семья», Даум отметил в примечании, что тот приходится ему дальним родственником