Корю себя на протяжении всей дороги, злость отступает, только когда я начинаю приближаться к дому. Ее заменяет страх, что отец вернулся и теперь знает о моем уходе. Может, я как раз этого и заслуживаю.
Дома тихо и ни души, лишь тяжелое ощущение пустоты. И оно меня пугает. По идее я должна была испытать облегчение, но вышло иначе. Я переживаю.
– С ним все в порядке, – находясь на кухне, проговариваю вслух, как будто таким образом могу изменить реальность. – Конечно же, с ним все в порядке, что может случиться?
Тревога об отце – новое для меня чувство.
– Ты должна беспокоиться о себе, – бурчу себе под нос и ставлю чайник.
Когда он закипает, я прячу пули в подпольный тайник в своей комнате, возвращаю пистолет в ящик в отцовском кабинете и очищаю юбку от грязи. Так-то лучше. Он не рассердится, если ничего не узнает.
Все хорошо.
Я замешиваю тесто для хлеба и оставляю его подниматься. После вылазки я чувствую сильный голод, поэтому на скорую руку готовлю картофельный суп, оставляю его в печи томиться, а сама отправляюсь прибираться в доме, где и без того царит идеальный порядок. Я протираю от пыли безукоризненно чистые поверхности, поправляю стеганые одеяла, натираю до блеска столовые приборы. Когда суп готов, я посыпаю его укропом и иду с миской в кабинет отца.
Устраиваюсь в его кресле. Поджав под себя ноги и поставив суп на колено, я пролистываю толстенный учетный журнал, вмещающий в себя ту сторону жизни отца, которая связана с работой. Я все листаю и листаю назад, пока не попадаю в тот год, когда мне было девять. В тот год он…
Я замираю, потому что нахожу листок бумаги, сложенный и спрятанный меж страниц журнала.
На лицевой стороне написано «Лаклан». Имя моего отца, выведенное рукой моей матери.
Я неожиданно ощущаю запах лаванды и слышу, как она, не попадая в ноты, поет, пока развешивает белье. Я помню, как в первый солнечный день весны бежала сквозь лабиринт белых простыней, а мама догоняла меня. Помню, как она устраивала театр теней, изображая руками фигурки чудовищ, и как я потом визжала от восторга, когда ее пальцы щекотали меня сквозь постиранное белье.
За несколько недель до того, как отец застрелил ее, она была беременна, но что-то пошло не так. Мама потеряла ребенка и много крови. Она едва не умерла. Гарри Гленн, который за неимением настоящего врача лечит людей в Ормсколе, сказал отцу оставаться рядом с ней, потому что маме понадобится его помощь. Однако отец не послушался. Как и всегда, озеро для него оставалось на первом месте.
После этого мама изменилась.
Она все позже и позже просыпалась, иногда и вовсе ни разу за день не вставала с постели. Перестала есть, разговаривать, одеваться. У нее поредели волосы, а глаза налились кровью. На дворе стояло лето, и от нее стал исходить кислый запах немытого тела, такой сильный, что мне не хотелось подходить к ней. Когда мама все же вставала, она оставляла меня дома, а сама уходила бродить вдоль озера. Эти прогулки длились часами, она возвращалась затемно и направлялась прямиком в кровать.