Едва войско выстроилось в боевые порядки, центр этого построения вдруг раздался в стороны. По освобожденному широкому проходу стало выходить еще одно подразделение, обращая на себя внимание в первую очередь какими-то неживыми механическими движениями каждого отдельного его бойца. Кроме того, сами бойцы были словно оловянные солдатики, которых совсем недавно вытряхнули из коробки ребенка богатых родителей, где он хранит свои игрушки, а потом оживили. Фигуры, жесты, вооружение и форма были абсолютно одинаковы.
Огибая клин кованой конницы, они стали выстраиваться перед ним в три шеренги. Лиц не было видно за опущенными забралами, но едва они начали перекидывать из-за спин луки, всем стало понятно – пожаловали альвы. Поправив тулы так, чтобы можно было извлекать из них оперенных убийц максимально быстро и удобно, они замерли безмолвными статуями в ожидании команды. Лишь легкий ветерок, продолжая трепать полы их длинных плащей, позволял думать, что они все же живые разумные, а не каменные истуканы.
– О боги, – сказал кто-то в строю даргасцев. – Опять эти создания. Нам конец.
И столько в этой фразе было обреченности и безнадежности, что казалось произнесший ее сейчас выхватит из ножен кинжал и вонзит его себе в сердце или полоснет лезвием по горлу, чтобы не изводить себя мучениями в ожидании неминуемой смерти. Но на самом деле так только казалось. В этот утренний час, на этом поле, в этом строю остались лишь те, кто давно мысленно попрощался и со своими родными, и со своей жизнью. Они уже считали себя мертвецами, пусть сердца их и продолжали биться, гоня по венам кровь. Осталась самая малость – как можно больше врагов забрать с собой на перерождение.
Поэтому никто не ответил на этот возглас. И никто не сдвинулся со своего места. Лишь покрепче бойцы сжали древки копий, рукояти мечей, топоров и секир да поудобнее перехватили тяжелые щиты.
Дууу-дум, дууу-дум, дууу-дум – глухие ритмичные удары разорвали установившуюся на краткий миг тишину.
– Что это, дядька Лабус? – вздрогнул молодой вой.
Несмотря на переполнявший его душу ужас возможной скорой гибели, парень ничем не выдал, как ему на самом деле страшно и, главное, жалко прощаться в столь юном возрасте с этим, пусть и довольно жестоким, но все же прекрасным миром. Ну а то, что по щеке катится одинокая слеза, а сам он до этого беззвучно шептал слова молитвы, чтобы боги были к нему благосклонны в скором времени, – так ветер прямо в лицо. А к богам всегда надо с вежеством.
– Да вроде как барабаны Хтыня, – прислушиваясь, сдвинул на бок шлем ветеран, выставляя наружу изуродованное когда-то давно в одном из боев ухо. – Причем урукхайские.