— Закон, Серафима, — сказала Попович с серьезной простотой, — один для всех быть должен. Это государственная основа, на ней вся Берендийская империя держится.
Я могла бы возразить, что держится она на деньгах, армии, несметных природных богатствах и паутине интриг, но не стала. Вместо этого быстро, пока не слышали Маняша с Эльдаром, спросила:
— Позволишь новый мундир тебе преподнести в благодарность за спасение от ночных татей?
И, расценив молчание согласием, подумала, что и перчатки Евангелине Романовне куплю новые.
Публики в фойе было преизрядно разной, нарядной и не особо, дамы в туалетах для выхода в свет со спутниками, закутанные в меха купчихи, купцы, мастеровые, парочка гнумов и с десяток неклюдов, к счастью, без гитар.
Геля возбужденно что-то рассказывала Мамаеву, когда мы рассаживались на обитых бархатом креслицах первого ряда.
— Канцлер для доклада вызывал, — поведала я няньке, вопросов не ожидая. — В кабале я у него.
Я села почти с краю, место по правую руку пустовало.
— Что-то ты, дитятко, со всех сторон закабалилась без моего пригляда. И у учителя в рабстве, и у приказного начальника.
Я вздохнула, соглашаясь:
— Не зря я этой силы не желала, одни от нее сложности.
— Про что доложилась? Чего исполнить должна?
— Господин Брют по поводу моего нареченного опасения имеет. К слову, Маняша, князь Кошкин за эти месяцы визитов вам не наносил?
— Мне-то уж точно нет.
— А вот ты, когда мне на Руяне являлась, велела его отыскать.
— Не помню, — отрезала нянька, — может, под венец тебя с ним благословляла?
— Нет, Анатоль тебе никогда не нравился, ты чего-то другого хотела.
— Тогда не нравился, а теперь я переменилась. Он, конечно, картежник и пьяница, но…
— А еще ты, когда в госпитале лежала, велела мне Зорину не доверять. Про это хоть не забыла?
— Про это как раз помню.
— Тоже переменилась? Тогда — «не доверяй», а сегодня ручками махала, что твоя мельница. «Ах Иван Иванович, ах спаситель!»
— Ты, дитятко, одно уясни, — строго сказала Маняша, — нынче ты довериться никому не можешь. Впрочем, и раньше не могла. Только в прошлом у тебя эта невозможность от слабости проистекала, а нынче от силы. Сарматки твои заполошные до сих пор по ночам орут, когда вспоминают, что их хозяйка огненным вихрем обратилась. Ты у нас кусочек нынче лакомый, от того и каждый тебя заграбастать хочет.
— А Зорин…
— А Зорин твой — служивый, он сам себе не хозяин. Конечно, Иван Иванович — мужчина приятственный и немало мне симпатичный, но рядом с тобой ему места нет. Обидит он тебя, дитятко, даже сам того не желая.