— Барышня Абызова? Серафима Карповна? — прокартавила она пискляво.
— Маняша?
В глазах полыхнули ужас и боль, но девица скривилась:
— Никогда меня так не прозывали. Луиза Мерло к услугам вашим.
— А в церковь Святого Демьяна ты, мадемуазель Мерло, зачем пришла? — вопросила я по-французски и улыбнулась победно, глядя в растерянное лицо собеседницы. — Не для того ли, чтоб свечку за упокой души Демьяна Неелова зажечь? Думала, я не знаю, куда ты каждое наше утро в Мокошь-граде бегала? Думаешь, не проследила я за тобою из любопытства, притворщица?
— Небрежение ваше, барышня Абызова, я терпеть не должна, — гордо сказала Маняша по-берендийски. — Ежели вы совсем ополоумели и за няньку свою абы кого принимаете, то Бог вам в помощь.
— Абы кого не принимаю, — горячо возразила я. — И не поверила подмене нисколечко. То есть, каюсь, поверила, но быстро усомнилась. Прости, милая, что я тебя тогда на Руяне не признала, когда ты мне на помощь бросилась. Прости меня, Маняша!
Я попыталась отыскать ее руки в складках шубы, но женщина отшатнулась:
— Оставьте!
Она в ужасе оглянулась на ворота, я проследила взгляд. Там стоял тот самый старик, с которым я видела ее на Руяне в резиденции князя.
— Вы свои опасные фантазии оставьте, — зачастила Маняша. — Или хотя бы меня в них не мешайте. Довольно я от вашей кузины натерпелась, чтоб сызнова от вас претерпевать!
Она пятилась, говорила и мелко крестилась на церковь, все это делая одновременно.
— Лихие люди, это он? — Я повела головой в сторону старика и тряхнула запястьем, сбрасывая в снег искры.
— Капризная ты девчонка, — сказала Маняша грустно. — Только о себе и думаешь. А ежели что не по-твоему, бедокурить начинаешь. Отступись, блаженная, не вернется все как было, как ни старайся.
Старик уже шагал к нам от ворот, опираясь на трость и подагрически приволакивая ногу.
— Чем он держит тебя?
— Обознались вы, барышня Абызова, — громко и картавя, сказала мне Маняша. — Но я на вас зла не держу.
Она побежала навстречу старцу, поправила его шарф, стряхнула с плеча снежинки, что-то ласково забормотала.
И они ушли.
А я осталась. И плакала все время, пока заскучавшие горничные не нашли меня в выстуженном церковном дворике, и пока они везли меня на извозчике, и пока мимо меня проплывали мокошьградские нарядные домики и голые деревья.
— Кто посмел? — Теплый мужской голос раздался очень близко, и сквозь слезы я увидела встревоженное лицо Ивана.
Он сидел рядом с мной, коляска стояла у фонарного столба.
— Ты болван, — всхлипнула я.
— Почему ты рыдаешь?
— Потому что, — начала я с завыванием, но продолжить мне не дали.