«… выстрели ей в голову».
Время от времени я начинаю плакать или безудержно дрожать. Тогда Оксана хмурится и смотрит на меня с беспокойством. Она не знает, какие слова или действия от нее требуются. То и дело она берет меня за руку, вытирает салфеткой мои глаза или обнимает меня неловко и прижимает мою голову к своему плечу. Лара демонстративно все это игнорируют.
«Убей ее и двигайся дальше».
Я не откликаюсь на Оксанины жесты. Я не могу. Я застряла в сегодняшнем утре. Та невесомость, в которой словно оказывается Крис, отброшенная назад высокоскоростным снайперским патроном, та неожиданная мягкость, с которой ее тело падает на мраморный пол. Шлепки пуль, проходящих сквозь одежду в тело. Крошечное смазанное оранжевое пятно, вслед за которым выстрел вспорол мою спину, и то открытие, что звук, оказывается, может стать причиной боли. Дашины бойцы на лестнице – последнее, что мы видим, уходя. Один лежит распластанный на ступенях, приклеенный к ним собственной свернувшейся кровью. Двое других – раненые, но живые – сидят на площадке между пролетами, и один из них – тот, кому Оксана давеча врезала «зигом» по голове, – горестно машет нам рукой на прощанье.
«… выстрели ей в голову».
Мы проезжаем мимо поворотов на Гатчину, Тосно, Кириши.
«Только побыстрее, пожалуйста».
Новгород, дорога на Боровичи.
«Убей ее и двигайся дальше».
Оксана кладет ладони мне на щеки и мягко поворачивает мою голову к себе.
– Слушай, – тихо, чтобы не слышали остальные, шепчет она. – Я расскажу тебе историю. О моей матери. Ее звали Надежда. Она выросла в деревне неподалеку от города Новозыбкова, ее родители когда-то переехали туда из Чувашии. Мать была красавица-чувашка – высокий лоб и длинные черные волосы. Что-то в ее глазах – или, может, в изгибе бровей – придавало ее лицу удивленный вид. Когда ей было пятнадцать, случилась чернобыльская авария, а это – в ста пятидесяти километрах. Ветер принес радиацию на северо-восток, в Новозыбковский район, и всю деревню эвакуировали. Потом она стала частью закрытой зоны.
Я точно не знаю, как мать оказалась в Перми. Может, ее отправили туда к родственникам. В двадцать два она вышла замуж за отца, а через год родилась я. Я была смышленым ребенком, и не знаю уж откуда, но мне всегда было известно, что мать больна и скоро умрет. Я ненавидела ее за это, за ту печаль, которую она мне причиняет, и мне иногда снилось, что ожидание ее смерти позади, и все уже кончено. Она выглядела такой беспомощной, такой уязвимой, и это тоже меня злило, поскольку я знала: это неправильно. Она должна заботиться обо мне. Учить меня всяким вещам, которые мне надо знать.