Они вошли в окно и в комнате сомкнулись. Пилот отстегнул с пояса фонарик.
– Дверь, – коротко приказал он, левой рукой держа на изготовку автомат.
Инженер и шофер прикладами проломили дверь, намертво завязшую в наметенном песке. Сквозь неровную пробоину пилот направил луч света в открывшуюся комнату и сказал:
– Вперед.
Музыкант, а затем его друг вошли в пробоину, навстречу своим тусклым, раздутым теням, колышущимся на стене.
– Все нормально, – сообщил музыкант, еще водя дулом автомата из стороны в сторону. Здесь было тише, и песка на полу почти не оказалось. В комнату втиснулись остальные.
– На лестницу, – сказал пилот. – Порядок движения прежний.
Они вышли на лестницу. Напряжение стало спадать: отдых неожиданно оказался совсем близким.
– Крысиных следов не видно, – проговорил шофер.
Тонкий слой песка покрывал ступени, смягчая звук шагов. В выбитых окнах завывал ветер, где-то билась неведомо как уцелевшая форточка.
– Интересно все-таки, мутанты это или пришельцы? – спросил друг музыканта, обращаясь к инженеру. – Что по этому поводу говорит наука? – Автомат он нес в левой руке, держа за ремень, а правую ладонь, оберегая плечо, подложил под лямку вещмешка.
– Разговорчики, – не оборачиваясь, бросил шедший на полпролета выше пилот.
– Как он мне надоел, – шепнул, наклонившись к уху музыканта, его друг. – Буонапарт…
– А ты представь, как мы ему надоели, – так же шепотом ответил музыкант. – Едим как мужчины, а проку меньше, чем от женщин…
– Прок, прок… Какой теперь вообще может быть прок? Протянуть подольше в этом аду?
Музыкант молча пожал плечами.
– А зачем?
– Чтобы спокойно было на душе, – помолчав, ответил музыкант. Он задыхался на долгом подъеме, сердце уже не выдерживало.
– Чтобы спокойно было на душе, надо оставаться собой. И когда берешь, и когда даешь. Не насиловать ни других, ни себя. Не обманывать принесением большего или меньшего количества пользы… проку, как ты говоришь… чем это естественно. Оставаться собой – максимум, что человек вообще может.
– И максимум, и минимум, – вставил все слышавший инженер. – Смотря по человеку.
– «Не измени себе, – ответил друг музыканта, – тогда ты и другим вовеки не изменишь…» Старик Шекспир в этих делах разбирался лучше нас всех, вместе взятых.
– Разговорчики, – повторил пилот. – Наш этаж. Налево.
Они влетели в квартиру, готовясь встретить засаду, ощетинясь стволами автоматов. В окна, прикрытые грязными стеклами, жутко заглядывала раздувшаяся, словно утопленник, луна. Мебель вполне сохранилась; на большом рояле в узкой хрустальной вазе стоял иссохший, запыленный букет.