Тем более что в самой базилике есть несколько прекрасных картин. Например, «Мученичество Святого Себастьяна» Лоренцо Косты (да-да, мы же теперь на территории болонско-фераррской школы со своими отдельными звездами).
Есть здесь и другие раритеты – самый старый орган из сохранившихся (его делал мастер из Прато), латунный меридиан Джованни Доменико Коссини (1655), астронома Болонского университета, который я сначала принял за электрокабели, накрытые стеклянными панелями, чтобы по ним не ходили; тончайшие витражи (1464–1466) Иакова Ульмского и, разумеется, фасадные барельефы Якопо делла Кверча – того самого, что изваял надгробье с лучшей собачкой мирового искусства в Кафедрале Лукки. Считается, что их весьма ценил Микеланджело, в молодости работавший в Болонье (статую Богородицы из люнета центрального входа, полностью оформленного Якопо Кверча, он назвал лучшей Мадонной своего времени).
Там еще много всевозможных мраморных гробниц внутри, но всю энергию убивает гулкая пустота неотапливаемого человеческими эмоциями помещения, а также ретивая охрана, запрещающая снимать.
Походная болонская антропология
Так как Болонья – студенческий город>134, бросается в глаза большое количество акселератов и, на их фоне, стариков. Молодежь здесь, как правило, выше среднего роста, старики ниже. Точно в первой половине жизни все люди тянутся к солнцу, а во второй – к земле. Вот я и пытался сегодня в старичках рассмотреть позавчерашних студентов. Ведь и сам я университет окончил, страшно сказать, тридцать лет назад, а все как вчера.
Ораторий Санта-Чечилия
Ораторий Санта-Чечилия пристроен к Сан-Джакомо-Маджоре: нужно свернуть в малоприметный дворик, по которому шумные дети, все сплошь в плащах Бэтмена, катаются на велосипедах – детский сад. Здесь мне запретили фотографировать. Впрочем, ни фотографии, ни репродукции не передают очарования цикла фресок из жизни Святой Цецилии (1505–1506), созданного художниками знаменитыми и не очень.
Ну, Лоренцо Костой после местной пинакотеки меня уже не удивить – его там несколько залов и сильного впечатления они не производят: Коста художник отличный>135, но не самый самостоятельный, много на кого похожий. Вот и в оратории он не сильно выделяется на общем фоне – ведь на двух стенах лоб в лоб живут десять фресок, по пять мизансцен на пролет, и соавторы Косты, написавшего вторую и восьмую композиции, – Франческо Франча (первая и десятая сцены), Джованни Мария Кьодароло и Чезаре Тамароччо (3, 9), Баньякавалло и Бьяджо Пупини (4, 7), Амико Аспертини (5, 6) – ничуть не хуже. Все они, кстати, тоже присутствуют в пинакотеке и создают тот самый мощный замес, который затем станет болонской школой: братья Карраччи ведь возникли не на пустом месте, и весьма интересно понять, почему такой густопсовый академизм возник именно в Болонье, а не в каком-то ином месте.