Это все равно как в одно мгновение перенестись из исторических интерьеров Третьяковской галереи Лаврушинского переулка в раздутые и надутые пространства Новой Третьяковки. Но если по сути, то именно это и происходит, так как соцреализм, занимающий большую часть Крымского вала, – прямая производная размаха и культурного разлома, что зародился именно в Болонье. Разлома, создавшего предпосылки для «нетрансцендентного искусства»>139.
Вместо того чтобы блестеть под лампами жирными, лоснящимися телесами, этим роскошным полотнам пошли бы запущенность или хотя бы первичная стадия разрушения – аура просачивается сквозь кракелюры, а страдания ветхозаветных и тем более античных героев становятся естественнее из-за неретушированного возраста.
Однако Болонская пинакотека – заведение образцовое>140 во всех смыслах, в том числе и реставрационном: творения Карраччи, Рени и прочих академиков (да ведь не только их!) выглядят совсем новенькими – и это создает дополнительный контраст к остаткам фресок другого музейного крыла, где восторг от созерцания увечных древностей только копится. Видимо, для того, чтобы подобно воздуху, выпускаемому воздушным шариком, постепенно сдуваться среди оголтелого, но бездушного великолепия.
Если и есть урок в этих залах, ведущих в тупик, то касается он не эстетических ценностей, но городского самосознания: лишь в Болонье творения академистов, без которых, разумеется, не обходится ни один уважающий себя музей мира (благо наплодили столько, что всем ведь хватило), разъясняют, почему Стендаль, проживавший здесь месяцами, описывал не достопримечательности, но кружки и салоны – то, что порождало веянья и потребляло их, оставшись в веках беззвучной, практически безымянной (если учитывать бесконечное количество участников болонской светской жизни) историей.
Про Болонскую пинакотеку хочется сказать, что она дышит: вненаходимость ее, впрочем, плотно вписана в ландшафт местных кварталов, из-за чего иногда почти ощущаешь мерцание каких-то подлинных интенций. Плохо различимых, но имманентных этому месту, естественных ему и органичных. Это как в коллективное бессознательное войти (или хотя бы приблизиться к нему). Или же ощутить интенциональные потоки, струящиеся в сторону городского центра (в смысле эйдоса).
Вот в Сиене оттенки этого чувства ловишь на главной площади, а не в пинакотеке, похожей на филиал городского архива, а в Болонье без картинной галереи никуда. Без прививки братьев Карраччи и их учеников от столбняка я ни за что бы не смог правильно оценить тихую лирику Моранди, которая вся – вызов тому, что было.