Точно не знаю, как называется верхняя часть над колоннами (где-то встретил упоминание, что это «женская часть» или эмпоры), где стенопись (одновременно декоративная и сюжетная) обрамляет лоджии, так вот для меня главная красота собора заключается именно в них, а не в нижних капеллах с циклами средневековых фресок и не в знаменитом барельефе Бенедетто Антелами, некогда бывшем частью амвона.
Думать глазами
Вот все размышляю: как бы я отнесся к росписям Корреджо в подкупольном пространстве, если бы не знал авторства и ажитации, которую эта действительно новаторская роспись (ноги Богородицы? Шок-видео) вызывает.
Если бы не знал имени художника, да купол не был бы подсвечен: слишком уж много я головой смотрю и глазами думаю. Что ни хорошо, ни плохо, но данность. Ни обмануть ее, не поиграть с ней я не умею.
Особенно в поездке, где масса сил уходит на одновременное решение многочисленных, одинаково важных вопросов. Путешественники не постятся, им можно есть все даже в пост. Вот и я, пока вне зоны привычки, стараюсь бежать условностей (территория текстов не считается – тут без условностей и риторических фигур никак).
Выйдя из собора на площадь, задохнулся от ее, нет, не пустоты уже, но опустошенности. Выпитости до дна. Точно очутиться на дне голодного колодца. А потом, сидя в каком-то закутке, невидимый миру аккордеонист начал играть Пьяццоллу. И площадь словно бы ожила. Простыня завибрировала. Я как раз выходил из тени Дуомо и хотел обновления эквалайзера.
Нарочно не придумаешь. Даже в кино такого не бывает. Танго идеально подошло этой каменной пустыне. Хотя, кажется, этой площади любое музыкальное сопровождение подошло б.
Корреджо и Пармиджанино
Скороговорку я выучил наизусть еще дома, а потому сразу же пошел по этим мозолистым, шершавым, но теплым рукам церквей и аббатств: кафедральный собор (Корреджо, центральный купол «Вознесение Богородицы»), San Giovanni Evangelista (Корреджо, центральный купол «Видение Иоанна на Патмосе»), Convento di San Paolo (бывшая трапезная: важно), Santa-Maria della Steccata (Пармиджанино), Палаццо Сан-Витале (Пармиджанино).
Только Корреджо в них был совершено не теплый. Точно есть два разных художника под одним именем: первый – дерзновенный гений лунной светотени на картине из Цвингера; второй – жемчужно-жеманный ремесленник (отменим слово «халтурщик»), одну из картин которого привозили на ватиканскую выставку в Третьяковку больше года назад.
Тогда-то, еще в Москве, я и затаил в душе разочарование: на выставке в ГТГ качество холста Корреджо явно вываливалось из окружающих его итальянцев плюс Пуссена. Но в Дрездене я, к сожалению, не был. Видел репродукции, слышал рассказы тех, кто видел цвингерского Корреджо в полный рост, и даже тех, кто видел людей, видевших тех, кто любовался двойным немецким Корреджо – во-первых, более знаменитой и совершенной «Ночью» со сценой Рождества и, во-вторых, менее популярной «Мадонной со святым Франциском».