Когда мы въехали на территорию базы, дождь уже ослабел. Все трое мы вошли в пустынный холл.
— Пошли скорее, надо тебе в сухое переодеться да коньячку хлопнуть граммов двести.
Гартман подтолкнул меня к лестнице, но Зиверс загородил нам дорогу.
— Есть предложение лучше.
— Это какое же? — Профессор мокрой горой навис над немцем.
Я так замерз, что не мог принять участие в их дискуссии.
— Идите за мной, вам понравится.
Зиверс, не оборачиваясь, зашагал по коридору, уверенный, что мы последуем за ним. И мы последовали.
В жарко разогретой сауне было действительно хорошо. Натянув войлочную шапку на уши, я сидел, скрючившись, на верхней полке до тех пор, пока не почувствовал, что начинаю согреваться. Эх, сейчас бы парку поддать. Однако каменка была электрическая, и грозные надписи на нескольких языках однозначно запрещали лить воду на печь. Ну ничего, и так неплохо. Я наконец выпрямился, вытянул ноги на всю длину. Места хватало, Зиверс и профессор почти не промокли, не замерзли, как я, и уже вышли из парилки.
Когда я наконец, разомлев и слегка покачиваясь, вышел в предбанник, немецко-еврейские отношения как раз достигли своего апогея. Не знаю, когда они успели, но бутылка великолепного Hennessy Paradis была уже наполовину пуста.
— Конечно, крепкий алкоголь и сауна не оптимальное сочетание, но сейчас, Эдди, это именно то, что тебе нужно. — Зиверс протянул мне бокал, в котором плескались граммов сто пятьдесят золотистого напитка. — Как у вас говорят, пей до дна.
— Будем здоровы. — Я опрокинул в рот коньяк.
Теплая, ласковая волна пробежала по организму. Промчавшись по пищеводу и отозвавшись вспышкой тепла где-то в желудке, она мгновенно охватила все мое тело, доставая до самых кончиков пальцев.
Гартман, словно заботливая наседка, сунул мне в рот кусок сыра и вновь наполовину наполнил бокал.
— Запей и опять иди греться. Я с тобой больным возиться не собираюсь. — Голос его был весьма суров, но для меня сейчас не было ничего милее этой напускной суровости.
— Спасибо вам, мужики, — я поставил пустой бокал на стол, — и за парилку спасибо, и за коньяк.
— Нет проблем, сауна топится каждый вечер, можно приходить в любой день, — улыбнулся Зиверс.
— А коньяк я у тебя под кроватью взял, — как ни в чем не бывало сообщил Гартман.
Я натянул на уши банную шапочку с вышитым белым медведем.
— Ну и суки вы!
Дружное ржание было мне ответом. Мне не оставалось ничего другого, как тоже улыбнуться. Все было хорошо, все было просто замечательно.
Утро было серым. Не понимающие, в чем дело, жители медленно собирались на площади. Хотя было объявлено, что должны явиться только мужчины старше пятнадцати лет, многие заявились с женами, а самые молодые с матерями, пытавшимися пробиться через оцепление. Готфрид нервничал. Стражников не хватало. Ночью Торбьорну стало совсем плохо, его рвало, причем остатков пищи в желудке уже совсем не было и изо рта выходили лишь капли мутной зеленоватой слизи. Все это было очень некстати. Особенно не нравилось Готфриду то, что Торбьорн накануне своего отравления обедал не дома, а в харчевне, где еще несколько десятков горожан ели тот же самый суп. Никто из них на здоровье не жаловался. Конунг старался не думать о причинах странной болезни своего товарища, однако Свен, всегда произносивший вслух мысли, едва успевшие сформироваться в его голове, шепнул на ухо Готфриду: