Надеюсь, в последней фразе профессор упомянул не меня, а кого-то из своих коллег по кафедре минералогии.
— Но тем не менее судьба свела нас всех здесь, на этом судне, которое, упрямо рассекая волны, идет от одного, чужого для нас, берега, к другому, такому же чужому. Друзья! — Профессор поднял рюмку выше. — Я хочу выпить за тот берег, который каждый из нас считает своим родным. У каждого это свой берег, но все мы любим его всем своим сердцем. Выпьем за родину!
Голландцы были в восторге от произнесенного тоста. Все дружно чокнулись.
— Вы настоящий патриот, Юрий Иоси-фафи-вич, — с трудом складывая буквы в слова, провозгласил я.
— Лэхаим, — почему-то ответил мне мой научный руководитель и с легкостью опрокинул в рот очередную рюмку уже ненавистного мне «Абсолюта».
Я задумался.
— Послушайте, Юрий Иаофиси… профессор, мы ведь сейчас с вами пили за одно и тоже? У нас же с вами одна родина? — Водка придала мне смелости.
Профессор доброжелательно посмотрел на меня умными карими глазами, в которых я не заметил и следа опьянения.
— Эдуард… Вениаминович, если не ошибаюсь?
Я согласно икнул.
— Я думаю, у нас с вами одна родина, вы это со временем поймете.
Профессор ласково похлопал меня рукой по спине, и я понял, что испытывает несчастное насекомое в момент удара мухобойкой.
Содержимое переполненного желудка настойчиво искало выход наружу. Причем оно рвалось выйти тем же путем, что и вошло.
— Ein moment![3] — почему-то перешел я на немецкий и, вяло пошатываясь, побрел в сторону выхода.
Голова соображала уже плохо, но ноги уверенно вели меня в направлении того, что на флоте называют гальюн, а нормальные люди — сортир. Кстати, раз уж мы с вами вместе добрались до сортира, то, считаю, самое время познакомиться поближе.
Как вы уже догадались, зовут меня Эдуард Вениаминович. Точнее, это мое имя-отчество, а зовут все меня обычно Эдик, а на корабле Эдик превратился в Эдди. Мне нравится. Гораздо лучше, чем Эдичка — так в детстве звала меня мама. Долгое время я не возражал, пока мне в руки не попалась потертая книжка с замечательным названием «Это я — Эдичка». Во всяком случае, я так думал, пока не открыл книгу. Что я могу о ней сказать без мата? А вот знаете, ничего. Однако у этой книжки есть одно неоспоримое достоинство — она была написана много лет назад, а у нас издана хотя и значительно позже, но все равно еще до моего рождения. И никому уже не интересны ни эта книженция, ни ее сумасшедший автор.
Я выбросил эту книгу в мусорное ведро, потом немного подумал, достал ее и отправился на задний двор нашего дома, где и сжег сей шедевр творческой мысли, опорочивший такое прекрасное имя. Имя Эдичка. Когда страницы начали темнеть и скручиваться в языках пламени, мне стало легче. Я даже подумал о том, какое наслаждение получил бы, если бы смог сжечь не только книжку, но и ее автора. У меня даже промелькнула мысль позвонить папе и попросить его об этом небольшом одолжении, но все же человеколюбие и мой природный гуманизм победили во мне зарождающегося маньяка. Папе звонить я не стал, а вот маме запретил меня звать Эдичкой категорически. В объяснения я вдаваться не стал, мама так и осталась в обиженном недоумении, ибо она такой книги не читала. Мама вообще у меня не была любительницей книг, от них ее сразу тянуло в сон, так что она предпочитала сериалы.