Наступила зима. В том году она наступила рано и неотступно, без оттепелей. Погода одним прыжком перескочила переходный осенне-зимний период в сторону зимы. Нашатырь, приняв для храбрости добрую дозу китайского спирта, время от времени неведомыми путями просачивающегося в райцентр, ринулся на штурм своего дома, защищаемого его женой и сыновьями. На штурм он ринулся со штакетиной в руках, в конец которой вбил где-то найденный ржавый напильник. Штурм был отбит. Дважды переломленная штакетина была брошена к подножию поленницы победителей. Проигравший бой Нашатырь вернулся в свое логово и, видимо, не выдержав позора, свел счеты с жизнью.
Похоронили же обитателя картонно-фанерной собачьей будки Кольку Нашатыря, некогда Николая Петровича Шильникова, ударника теперь уже невесть какой пятилетки, бывшего работника бывшего местного маслозавода, по-человечески. Покойного привезли домой, обмыли, положили в обитый красным сатином гроб, обрамили бумажными цветами. Проводить Николая Петровича в последний путь пришли соседи, несколько бывших работников бывшего местного маслозавода, одноклассники Павла и Димы.
Повезло покойному и с местом на кладбище. Могилу ему выкопали на высоком, сухом месте под высокой, раскидистой сосной. Посмотришь из-под сосны в сторону села – дома синими да желтыми ставнями на солнце, как цветы лепестками, душу радуют, за селом река серебряной подковкой сверкает, за рекой – сопки зимой и летом зеленые, сосновыми лесами покрытые. А еще дальше, на горизонте, – пики хребтов алмазными гольцовыми коронами лучатся. Просторно. Солнечно. Красиво.
А вот с последним прощальным словом как-то не очень чтобы очень получилось.
Поставили гроб на холмик земли, из могилы набросанный, и только тут хватились – надо что-то кому-то сказать. Потолкали мужики друг друга плечами, локтями:
– Скажи…
– Я не умею…
– Ну, ты…
– Ты еще спеть меня заставь. Нашел говоруна…
– Вон пусть Павел скажет. Мужик уже. Сын, как-никак…
– Давай, Паша… Давай…
Сделал Павел маленький шажок вперед, посмотрел куда-то поверх голов людских, не сказал – прохрипел:
– Жил… А зачем?..
И заплакал.
* * *
Цунами перестройки разрушило, смыло советскую власть, выплеснуло на исковерканный берег обитателей темных, бессолнечных глубин – аферистов, прохиндеев, жуликов, дельцов, словоблудов, монархистов, анархистов, республиканцев, демократов, плутократов, взяточников, карьеристов и т. д. и т. п., по их словам, втиснутых в предвыборные программы, только и болеющих о счастье и благе многострадального народа. И всем им, даже тем, кто пытался по-прежнему размахивать алым знаменем с силуэтом Ильича, в борьбе друг с другом за хорошо оплачиваемые должности и посты, за кормные места, за право есть вкуснее и больше других, стало не до памятников вождям минувших революций и уж тем более не до скверов и парков, зарастающих кустами чертополоха и крапивы, не до алкашей, превращающих их в места своих «питников» и туалетов.