— Не подходи близко, если жизнь дорога. — Проигнорировав насмешки Бастерхази, Дайм бросил монету конюху, осеняющему себя светлым окружьем. — Насыпь Шутнику овса и проваливай.
Поймав серебряную «сестрицу» на лету, — монету прозвали так за изображение солнца на реверсе, — конюх поклонился, быстро высыпал в ясли полмешка овса и сбежал заливать шок вином и рассказывать свежайшую сплетню о конях-людоедах. И шис с ним. Слухом больше, слухом меньше, Магбезопасности плевать.
Дайм бы тоже не отказался залить утренний разговор со Светлейшим чем-нибудь крепким. И ведь ничего неожиданного Светлейший не сказал. Всего лишь выслушал отчет о ликвидации стихийной аномалии, предварительной аттестации дара и передал приказ императора:
— Ты должен сделать все возможное и невозможное, чтобы ее высочество Шуалейда сама захотела замуж за его императорское высочество Люкреса. Чтобы она влюбилась в него, как весенняя кошка. Его высочеству нужны ее верность и безусловное доверие.
Дайм чуть не поперхнулся. Вот так просто, да? Верность и безусловное доверие! От параноидальной менталистки — безусловное доверие! А подвязку Светлой не надо? Твою же…
— Его высочеству плевать, что Аномалия не светлая и никогда не будет светлой? Да она Люкреса раздавит и не заметит, с его-то жалким огрызком дара!
— Не твоя забота, Дюбрайн. — Светлейший, разбуженный на рассвете, был не особенно любезен. — Тебе сказано — делай. И не забудь, она ни в коем случае не должна получить темную категорию. Головой отвечаешь.
— Она сумрачная, мой светлейший шер, и сумрачной останется. И кроме того — неадекватная менталистка. Люкрес не понимает, на ком собрался жениться!
— Понимает или нет, не твое дело.
— Вы… — Дайм проглотил вертевшиеся на языке ругательства и медленно выдохнул, так же медленно вдохнул и спросил совершенно ровно: — Я могу сопроводить Аномалию в крепость Сойки?
— Еще чего. От основной службы тебя никто не освобождал. Через неделю ты должен быть в Метрополии, а через две — на границе с восточными княжествами. Там завелась какая-то дрянь, надо разобраться.
— И как, по-вашему, я буду…
— Как хочешь! — оборвал его Светлейший. — Письма пиши, на ушах танцуй. Приказ слышал, наизусть выучил — выполняй, полковник Дюбрайн!
— Слушаюсь, мой генерал! — рявкнул Дайм в гаснущее зеркало, от чего зеркало треснуло и со звоном осыпалось, длинно выругался…
Хорошо, что он надежно запер комнату двойным защитным контуром. Бастерхази не мог слышать, как он лается со Светлейшим Парьеном и как потом воет от боли. Печать не одобряет ни таких эмоций, ни таких слов в адрес августейшего папеньки, да живет он вечно. Правда, за завтраком, где Дайм с трудом заставил себя хотя бы выпить шамьет, Бастерхази смотрел на него очень понимающе. Почти сочувственно. Его счастье, что только почти — посмей темный его пожалеть, Дайм бы убил. На месте. И плевать, что потом с ним сделал бы Конвент за нападение на полпреда при исполнении.