Наверное, глаза царицы, её странный голос звонкий и нежный, невыразимая интонация, с которой она говорила: «Инженер, ты просто чудо. Ну кто, кроме тебя…», были небезразличны приезжему волшебнику. Она называла его просто Инженером, других на Крите не было, его сила и могущество охранных заклинаний возводили его почти в царское достоинство, он никого не боялся, его охранял Кто-то древнее и страшнее явленных богов, трудно было понять, желанен ли он в роли любовника, да и возможно ли это, но кто знает. Пока всё было зыбко, неясно и молчаливо.
Те выпускники школы, которые выдерживали испытания, становились инженерами на строительстве некоего сооружения. Оно возводилось по Чьей-то воле, было видно всем со всех сторон с огромного расстояния, но запрет молчания, лежавший на нём, был полным и непреодолимым. Все слышали, иногда осмеливались шёпотом посплетничать, но никто ничего не знал, а те, кто узнавал что-то неположенное, умирали иногда быстро, иногда медленно, от разных причин, но неотвратимо. Тайна и смертоносное знание делали неудачников загадочными, желанными и опасными.
Ах, спасибо Инженеру, какой он хороший! Наконец-то работы закончены. Осталось расписать стену, но специалисты говорят, что надо ждать, пока полностью высохнет первый слой штукатурки.
Царица взглянула на горы и солнце, потянулась, глубоко вздохнув и крестообразно раскинув руки, повернувшись грудью к своему отцу — восходящему Солнцу, вспомнила о приятном и быстро пошла по гладкому прохладному полу к углу двора. Там, в тени искусно сделанного навеса, чтобы не было бликов, в прекрасной рамке из белого полированного мрамора мерцала тёмная густая жидкость. Её привезли на Крит хитрые, но честные финикийские купцы специально, чтобы царица, только она, могла смотреть в эту идеально ровную поверхность и видеть себя в мельчайших подробностях.
Царица тщательно следила за своей внешностью. Она ежедневно принимала ванну, пользовалась только египетскими кремами, по новейшей моде мемфисского двора, очень гигиеничной и элегантной, удаляла с тела все волосы, за исключением бровей и ресниц. После ванны наступало время утреннего туалета. Две хорошо обученные сирийские рабыни, тоже очень чистые, гибкие и благоухавшие, ухаживали за нежной кожей царицы, делали маски питающие, очищающие, увлажняющие. Правильно наложенный грим увеличивал глаза, зажигал яркий огонь на губах и груди, пудра придавала ласковый матовый цвет коже.
Дома, в стенах дворца, царица иногда ленилась и ходила не намазанной в простом белом переднике — уважаемой и удобной, но совершенно немодной и смешной одежде предков; иногда вообще не одевалась. Сейчас она хотела выйти в город. Проснулась на рассвете, легко встала с кровати, откинув лёгкое одеяло из нежного пуха молочных ягнят. На одеяле художник нарисовал юную обнаженную красавицу, лежавшую на спине, раскинув руки и ноги. Искусство художника превратило ткань в тёплую и прозрачную поверхность священного озера. На углах кровати были вырезаны четыре ярко раскрашенные утки, пол был устелен мягкими пуховыми покрывалами в несколько слоёв, верхние покрывала изображали поверхность озера. На стенах росли деревья, трава, летали голуби, козы и овцы пили из озера, змеи грелись на камнях. На ровном склоне с сытной густой травой стоял огромный, благородный и могучий белый Бык, на горизонте были горы. Потолок изображал синее небо с сияющим Солнцем в центре. Смысл аллегории был ясен: царица купается в священном озере под охраной отца Солнца, оттеняя свою слабость силой исчезнувшего, но жившего в благодарной памяти Быка, ею любуется восхищенная жизнь. И никаких богов. Ах, всегда бы так! Да и то правда, Великая стерва не любит солнца.