Царица вышла в коридор, её лёгкие шаги были услышаны, из соседней комнаты грациозно выскользнули две сирийские рабыни и поспешили за повелительницей. Её тело горело желанием, Богиня запретила ей принимать супруга, и уже несколько ночей она провела в одиночестве. Царица была человеком, но отцовский огонь пылал в крови, чувствах и мыслях, однако приходилось терпеть — любую попытку искать удовлетворения у другого мужчины, у девочек свиты или у себя самой всеведущая Богиня наказала бы так, что и думать было страшно. Зачем этому воплощению похоти нужна была её верность мужу, непонятно, но люди, особенно цари, рождены выполнять волю богов, каким бы страшным гнётом она не ложилась на душу и тело. Тем более, что одна попытка непослушания уже была, но думать о ней было стыдно, неприятно и не хотелось.
Царица прыгнула в прохладную воду купальни, совсем проснулась, не пустила к себе рабынь, чья нежная и умелая помощь обычно бывала очень приятна, слегка остыла, вышла из воды. Её обтёрли, усадили в мягкое кресло, мыли молоком, мазали кремами, красили, выщипывали волосы. Потом она перешла в другую комнату, там её одели, украсили сверкающим золотом, наконец парик, на него золотая диадема, — и вот она любуется собой в жидком зеркале.
Цвета платья в нём поблекли, но всё равно видно было, как оно прекрасно. Ниже пояса платье спускалось до пола семью складчатыми воланами. Каждый был выкрашен в цвет радуги: верхний — красный, потом оранжевый, жёлтый, зелёный, голубой, синий, фиолетовый. Поверх воланов надели крошечный белый передник, изящным изгибом он спускался спереди и сзади, отдавая дань почтения одежде предков, но не разрушая модные линии фигуры. По талии шёл кожаный пояс с цветным растительным орнаментом, а выше был сверкающий золотом, плотный и гладкий, без единой морщиночки и складочки лиф. Секрета этой краски не знали на Крите, ткань была даром финикийцев, а тяжёлое золото — ответным даром царя. Лиф доходил до шеи, перетягивая её сверкающей полоской, закрывал спину, руки до локтей и оставлял обнажённой красивую грудь, тяжёлую для хрупкого тела, тоже тщательно напудренную и накрашенную.
Царица была высокой — на полголовы выше девушек свиты, изящной и очень молодой: она была замужем неполный год и ни разу не рожала. Строгая к своей внешности, она была строга и к приближённым. Семь девушек свиты, следовавших за ней, почтительно остановились у входа под навес. Семь сестёр царицы: сводных через отца, двоюродных, совсем дальних, гибких, изящных, одетых в длинные платья и искусно накрашенных. Они стояли рядком, похожие на яркую картину на фоне белого пола, чистенькие, длинноногие, в париках, золотых украшениях, платья были богатые — из египетских тканей, но каждое было одноцветным. Царица распределила между сёстрами цвета радуги сообразно их вкусам, привычкам и темпераменту. Красная была полнее подруг, с большой грудью, которую поддерживали снизу выступы на лифе. Она была очень страстной, любила мужчин больше всего на свете, мечтала совокупиться с богом, но боги не хотели её. Ярко-красная помада пылала на груди и на губах, агрессивно моля о внимании возможных сексуальных партнёров. Зелёная была страшной стервой, с угловатыми мальчишескими движениями, жуткими капризами и постоянным непослушанием. Впрочем, наказаний она боялась, при малейшей угрозе начинала ласкаться, хитрить и изображать из себя невинную девочку. Фиолетовая — скромная, молчаливая, всегда сосредоточенная, всегда готовая выполнить волю царицы и подвергнуться наказанию, если вызвала неудовольствие. Тишина, размышления, чтение по-египетски и шумерски — своей литературы на Крите почти не было, бесстрастное невнимание и к мужчинам, и к подругам тревожили царицу. Она всегда предполагала — и справедливо предполагала — злые неприятности, незаметно живущие в этой замкнутой тишине.