— Поймут ли? — рассмеялся Юська. — Не всякий же учился на филологическом да еще и писал диссертацию по демонологии Полесья.
— Может быть, этот спектакль предназначался мне. Давненько я что-то не медитировала на свежем воздухе — аж с тринадцатого сентября.
— Ну и память у тебя! — Юська легонько щелкнул меня по носу, за что был в шутку припечатан ложкой по лбу.
— Тогда был день рождения моей подруги, все пьянствовали в лесу, а мне скучно стало. Но мы не о том. Как ты объяснишь разговор с камнем?
— О, я и забыл уже… Ну почему бы не побеседовать с камнем. Ты с кем общаешься, когда медитируешь?
— С собой, — улыбаюсь.
— А иные — со Вселенной и Высшим разумом. Чем камень хуже?
Тут уж я не выдержала и прыснула. Юська посмотрел на меня и тоже стал смеяться.
Ветер усиливался. Первые снежинки метались по небу, вытанцовывая что-то похожее на танец с саблями, то стремительно падая, то возвращаясь назад, в небо. За их метанием по небу мир совсем исчез. Не стало видно ни высотки напротив, ни даже огней ее витрин. Все исчезало — оставались только они и мы.
Зима, вечер, мы и кофе…
Мне даже показалось, что я сама — снег…
* * *
Конечно, я заметил ее — девушку, которой рассказал бы все тайны мира. Хорошая моя, любимая Илька. Разве кто поймет Дождь, если он сам не расскажет? Она забыла, что дождь может не капать, а просто идти. Идти, надев на себя человеческое тело как маску; в дурацком, но будоражащем воображение костюме, специально купленном в погорелом театре для мальчишника лучшего друга.
Просто идти, оставив любимый шарф на перилах моста, чтобы нежный октябрьский ветер не простудился от ноябрьской промозглой пурги. Я ведь знаю, как он любит сидеть там, болтать ногами и смотреть вниз — туда, где копошатся маленькие человечки. Он говорит — это примиряет его с наступающей зимой.
Идти — и вдруг заметить старинного приятеля, прикинувшегося нищим, и вручить ему мертвую бабочку в знак того, что его маскарад не удался. Пусть в следующей игре придумает что-нибудь поинтересней. А заодно и бедному насекомому помочь.
Идти — и наткнуться на ботинок, оставленный одной древней старушкой. Хлопнуть себя по лбу — едва не забыл! Она человек, но каким-то неведомым науке двенадцатым чувством всегда знает, по какой дороге я пройду на этот раз. У нас с ней уговор: каждый год, восемнадцатого ноября, в день ее рождения, я дарю ей еще один год жизни, а она вяжет носки и шарфы моим братьям-ветрам. Ботинок — просто знак того, что наш уговор еще в силе.
Идти — и мимоходом отправить к духам воды молодого двоедушника, застрявшего в беспомощном тельце маленького котенка. Первый раз такое встречаю, но они-то многое повидали, смогут помочь.