Не задавая вопросов, Эмма идет по воде ко мне. Я распахиваю полотенце. Она вжимается в него и дрожит у моих ног.
– Дождь разошелся вовсю, – говорю я и собираю вещи.
– Можешь меня понести?
Я поднимаю ее, мой мокрый пирожок, и иду к машине. Поскальзываюсь на камнях, но восстанавливаю равновесие.
– Вот это было бы некстати, правда?
Эмма хихикает и высовывает язык, чтобы поймать капельки, которые падают ей на щеки и волосы. Подойдя к машине, я опускаю Эмму, и она мокрой змейкой соскальзывает на землю. Я усаживаю ее в «Форд» и помогаю переодеться в сухое. Мы выезжаем на шоссе, и я одно за другим перебираю в памяти все события последних месяцев: мои намерения, действия, риски. Я смотрю на Эмму в зеркале заднего вида – ее щеки, еще розовые после купания.
Я веду машину, думая о последних сумках, которые нужно собрать, и о мусорных пакетах, которые нужно наполнить и выбросить. Я поправляю зеркало. Эмма улыбается, ее влажные локоны прилипли к голове.
Неопределенность будущего раздирает меня на части. Что будет с Эммой? Что случится со мной? Но по мере того, как мы преодолеваем милю за милей, в голове свербит одна-единственная мысль: у меня получилось. В мире, помешанном на новостях и кричащих заголовках, история Эммы Грейс Таунсенд включена в бесконечный список прочих историй. Она соперничает с бомбардировками, стрельбой в школах и постоянными выборами. Ее история недостаточно впечатляюща.
Позже я купаю ее, втираю ей в волосы кондиционер и смотрю, как она плещется с игрушками. Я выдавливаю на ее зубную щетку пасту без фторида и помогаю почистить зубы, пока впитывается кондиционер. Она сплевывает в воду молочно-белую пенистую массу и улыбается мне, демонстрируя результат. Я киваю и споласкиваю кондиционер. Эмма вытаскивает пробку, чтобы спустить воду, и встает, раскинув руки в ожидании полотенца.
Я заворачиваю ее в хлопковое полотно, подхватываю и вытираю мокрые волосы. Потом покрываю ее поцелуями, читаю ей четыре сказки, даю банан и снова заставляю почистить зубы. Я пою ей песенки, пока она не начинает глубоко дышать, растянувшись на спине, а затем выскальзываю из комнаты и иду на свою половину съемной квартиры.
Я прижимаю руки к груди, потому что она болит в предвкушении неизбежного. Наливаю бокал вина, выпиваю его и просто смотрю через окно на улицу.
Я подумываю позвонить Райану. Он знает, что мы возвращаемся, и мне нужен человек, который скажет, что все нормально, я поступаю правильно. Узнал ли он уже правду? Но вместо этого я беру себя в руки и звоню Лайзе.
– Матерь Божья, где ж ты была, дурище?