И она смирилась с красным, щербатым лицом, трагическим итогом перенесенной в детстве ветрянки, за которой последовали стафилококковая инфекция, толерантность к антибиотикам, лишай, а потом еще одно заражение. На бедрах иногда тоже возникало воспаление, распространяющееся даже на половые губы. Она постоянно пускала газы, мылась только дважды в неделю и вечно страдала какой-нибудь хворью, которая, по ее мнению, непременно сведет ее в могилу или окончится хирургическим вмешательством. Эми нужно было заняться спортом, подышать воздухом, вдохновиться чем-нибудь, кого-нибудь полюбить, встречаться с людьми, жить. Но она ничего не предпринимала и не собиралась, и все это вместе делало ее жизнь совершенно невыносимой. Если такое существование вообще можно назвать жизнью. Она не чувствовала себя человеком, личностью.
Это была чужая жизнь. До Ричарда, до Эммы и Робби жизнь была почти сносной, с чтением любовных романов и замороженными шоколадными тортами, которые она поглощала после вечерней ванны. Она жила одна, и ей это нравилось. Теперь она превратилась в белый шум.
Эми решительно шагнула от зеркала в кухню. Ну и что? Да, она не красавица, но разве это новость? Правда, вдобавок она не особенно мила, добра или безумно умна. Краснолицая пышнотелая тетка с паршивой жизнью.
Но только не для дочери. Не для Эммы.
Эми говорили, что два заурядных человека способны произвести на свет прекрасного, но, услышав такую чепуху, она всегда закатывала глаза – пока врач не приложил к ее груди новорожденную дочь. Эми скосила глаза на теплый, розовый и хорошенький сверток, всего лишь восемь фунтов мяса, которые всего несколько секунд назад вытащили из ее раздувшейся волосатой вагины, и протянула девочку обратно врачу, словно ее ребенка (вероятно, с плоским лицом, сплющенной головой и тощими ручками и ножками, как у Ричарда) забрали, и теперь он сосет грудь какой-то другой женщины.
По какому-то жестокому капризу судьбы Эмма была необыкновенно красива, и Эми не знала, что с этим делать. Она боялась, что в ее руках красота раскрошится, как безе. Слишком большая ответственность. Никто в ее семье так не выглядел, но при взгляде на этого ребенка – о да, «этого ребенка» – все прохожие останавливались. Незнакомцы обсуждали ее красные губки («Как будто губной помадой накрасила! Она пользуется губной помадой?») или огромные серые глаза («Они еще поменяют цвет, но, боже мой, какие потрясающие!»), или безупречную фарфоровую кожу («Это же не кожа, а сливки! Так и хочется съесть! Вы наверняка так и делаете»), и все это привлекало внимание к Эми, а она стеснялась, когда люди ее рассматривали. Не могла спрятаться.