В то время экономический отдел Ленинградского ГПУ располагался на Нижегородской улице, дом 39. Кто здесь только не бывал — и валютчики, и спекулянты, и разжиревшие нэпманы, и наглые нувориши. Кассир отдела Березин, сухонький старичок с козлиной бородкой, скрупулезно пересчитывал золотые монеты, изъятые на обыске у очередного «скупого рыцаря». А молодой оперативник, смеясь, рассказывал, как плакался этот «рыцарь», когда из граммофона выломались его сбережения. У всех на устах было тогда знаменитое дело Шиллера, Карташева и прочих.
Бывший царский ротмистр Шиллер в 1928 году нелегально прибыл в Россию по заданию группы грузинских белоэмигрантов. Эта группа, связавшись с германским нефтяным королем Детер-дингом и книжным магнатом Белле, занялась изготовлением «русской валюты»: фабрики в Мюнхене и Франкфурте-на-Майне без передыху печатали поддельные червонцы. Ну а Шиллеру поручалось распространить их на советском рынке. Чекисты быстро напали на след: у бывшего ротмистра и его подельников нашли кучу фальшивых денег и оружие. Суд решил: расстрелять подлецов «за экономическую контрреволюцию».
Фигур поначалу заискивал перед матерыми сыщиками, заглядывал в рот, когда кто-нибудь травил байки, и сладенько подхихикивал. Ему пока что хвастаться было нечем. Потом забурел: пузо окузовилось, глазки освинячились. Развалится в кресле и цедит сквозь зубы вошедшему новичку: «пшел вон». Но как преображался, когда Зверев распахивал дверь: вмиг исчезали барские замашки. Посмотри, начальник: днем и ночью без устали работает над секретными бумагами скромный труженик Чрезвычайки товарищ Фигур! О нем сослуживцы говорили: «Он артист не только в работе, но и в жизни»(3). Верно: перед каждым допросом натягивал белые лайковые перчатки, руки скрещивал на груди, приказывал: «Введите!»
Однажды ввели в кабинет Фигура юрисконсульта акционерного общества «Бергер и Вирт» Федора Паршина: он имел несчастье подружиться с директором фирмы Гейпелем — вместе гоняли чаи на петергофской даче. Но, кажется, был и другой повод у Дмитрия Давыдовича поговорить с арестантом: тот когда-то наотрез отказался «дать взаймы» нашему ревизору. И вот теперь расплачивался за честность: раз пил чай с немцем — значит, немецкий шпион.
Паршин и сам кое-что знал про следственные ухищрения, так как в Гражданскую войну был следователем Петроградского ревтрибунала, но с таким «следопытством» сталкивался впервые:
«18 ноября 36 г. меня начали допрашивать и сразу же предложили или сознаться или сидеть на стуле без предоставления времени для сна… Я абсолютно ничего не знал о шпионаже и ни в чем сознаться не мог. Уже со второй ночи я начал галлюциони-ровать и бредить наяву… Мое состояние стало близким к потере рассудка. Мне сообщили, что мою семью выселяют из квартиры, что в квартире заболела домработница скарлатиной и что мою жену освободят и вернут к трем малолетним детям (которым угрожала скарлатина), если я дам показания… На 29 сутки круглосуточный допрос был прекращен»(4).