С досады возмутился начальник Матвеева Мочалов, пожаловался Литвину: нескромно ведут себя некоторые чекисты, а денег в казне НКВД нет. И тут же угодил в тюрьму «за контрреволюционную деятельность».
Матвеев, конечно, язычок прикусил, припомнив, как «здесь много публики, которая всегда способна закопать… живым в могилу». Все ж и его арестовали. А обвинили в том, что выполнил он назаконный, как оказалось, приказ Заковского и расстрелял безвинных контриков. И того предводителя кулацкого мятежа. И офицера деникинской контрразведки. И одесского бандита. И грузинского князя. И французского журналиста. И русского дворянина. И бывшего чекиста. И анархиста…
Суров военный трибунал НКВД — десять лет Михаилу дали. Радуйся, что жив остался.
Прибыл по этапу в Волжский концлагерь, что неподалеку от Рыбинска расположен. Вместе со всеми на общие работы попал, вместе со всеми за паршивой парцайкой встал.
Но недолго пришлось Матвееву лагерную баланду хлебать: накатилась война. Вышло так: освободили его по специальному постановлению Президиума Верховного Совета СССР. Едва успел в Ленинград — клацнуло за ним немецкое блокадное кольцо.
Пришел в управление НКВД на Литейном проспекте, попросился назад: «прошу Вас вернуть меня в родную армию чекистов». Оставшиеся в живых сослуживцы похлопали бывшего арестанта по плечу: всякое, мол, бывает. И поручили заведывать внутренней тюрьмой — из огня, что называется, да в полымя. Всю войну то дрова доставал, то продукты. Даже орденом Ленина наградили — за добросовестную службу.
Страшной зимой 1942 года вспомнил про Донгер: жива ли? Побрел по известному адресу и застал ее «опухшей от голода»(9). Разговорились. Изольда все о близкой смерти плакалась, а потом вдруг про Александра Поликарпова спросила: а правда, что он после твоего ареста написал какое-то письмо и застрелился? Грубо оборвал ее: «не твое дело!»(7). И жалко стало эту красивую умирающую стерву: погибнет ни за что, ни про что. Пообещал переправить ее в тыл на Большую землю. Слово свое сдержал.
Все-таки роковой женщиной была эта Донгер: многие ее любили, но никому не принесла она счастья. Своего третьего мужа довела до того, что тот в разгромленную Германию бежал, лишь бы быть подале от нее. Привозил оттуда меховые шубки да шелковые платья. А Изольда про богатого дружка ему талдычила: «У него сундуки полны, причем не с немецкими вещами, как ты привозишь, я американские отрезы, золото и бриллианты. Он рассказывал, что когда он приехал в квартиру, то бриллианты в вазах так и стояли. Ты знаешь, сколько у него пар золотых часов? Он мне в подарок надень рождения принес дамские золотые часы, все усыпанные бриллиантами!»(10). И требовала себе таких же подарков.