Но в том, что меня пытали, никто не сомневался ни на гран. Потому все сочувствовали мне, предлагали закурить, помогали идти, спрашивали о самочувствии. Каждый понимал, что в следующий раз именно он может оказаться на моём месте и уже ему потребуется моя помощь. А может они делали это от чистого сердца, как знать.
Возможно, в этом сыграло роль и то, что когда меня обнаружили и помогали вылезти из багажника, я ударился сломанным пальцем руки о его край и от неожиданно прострелившей в самый мозг боли расплакался. Расплакался от боли, но все, видимо, подумали, что я плачу от облегчения. Ведь для них я был тем, кто пережил пытки, — как выяснилось, я отсутствовал три дня, что было удивительно много, — и уже был почти на волосок от неминуемой смерти, когда меня спасли.
Да, для них, мне на счастье, картина была вполне понятной и красочной, сдобренной эмоциями, как и положено.
А ещё порадовал кусок пластида, сдобренный гвоздями и шурупами, который лежал у меня под боком. Обмотанный скотчем, батарейкой и детонатором, он должен был взорваться, когда открывают багажник, к которому была прикреплена проволока. Не взорвались мы, по словам Гребни, лишь потому что, когда наша Гильза открыла багажник, она так его распахнула, что вырвала проволоку вместе со всей начинкой, которая должна была подать искру.
Мне так и хотелось спросить — это ведь было так запланировано со стороны подруг Фиесты? Да?
Или они меня как реальную бомбу оставили?
И сейчас, сидя, пока меня обхаживала врач, я смотрел в одну точку, будто бы находясь в прострации, хотя сам думал над тем, что теперь делать. Уберёт ли меня Бурый или нет? Нужен буду я ему после того, как он возьмёт власть, или нет? Хотя для себя я уже решил, что надо что-то с этим делать. Даже пусть я не знаю точно, но если есть риск, то надо с ним разобраться — вот как всё работает в криминале.
Хочет Бурый моей смерти или нет, но если есть шанс, то надо что-то предпринимать.
Кстати, он стоял в этой же комнате, поглядывая на меня и ожидая, когда врач приведёт меня в более-менее нормальное состояние. Он был довольно любезен со мной, но я чувствовал его холодный расчётливый взгляд. Я всегда замечал эту черту в нём, но только сейчас, поняв, что происходит, мог по достоинству оценить её.
— Я закончила, — кивнула она ему, когда все пальцы были обработаны и перемотаны, шины наложены, а я сам обколот обезболивающим.
— Отлично, тогда оставишь нас?
— Да, — кивнула она, оставляя меня, Бурого, Панка, Гребню и Француза одних. Пуля и Гребня отлучились по заданию, как я понял.