— От нас? Это жарко сказано, — высказался Француз.
— Когда люди заигрываются, они теряют границы, — заметил я. — Нужен рефери, который вернёт тебя обратно. Или удалит насовсем. Люди этого сделать не могут.
— Боятся. Они могут отстоять своё, просто боятся, не хотят или ещё что-то, — сказал Пуля. — Они могут, но не хотят.
— Потому что слабы. А такие, как мы, делают слабость пороком, хотя это не так. Не всем вышивать крестиком, не всем защищать себя.
— Ага, если ты не в состоянии сделать элементарное, тогда чего вообще рыпаться?
— Стоять против тех, кто может убить просто за косой взгляд? Теперь это называется элементарным?
— Как будто мы то и делаем, что убиваем мирняк, — фыркнул Пуля.
— Речь даже не про убийства. Просто людям нечем ответить. Защищать себя совсем ни черта не элементарно. Нам кажется это легким делом, от того, что наезжаем на тех, кто слабее. А вон, наехали на банды, и что? Уже нет того чувства, что мы тут самые главные. Уже не так легко стало.
— Вопрос времени, — отмахнулся Пуля.
— Этот вопрос времени, если не ошибаюсь, только за последнее время унёс больше ста пятидесяти бойцов. Если не двести. Из пятисот.
— Ещё сотню набрали, — добавил Француз. — Потеряли уже двести тринадцать.
— То есть осталось из шестисот всего триста восемьдесят семь. Не чувствуем уже себя такими сильными, верно?
— И к чему ты ведёшь?
— То, что человек слаб, не значит, что ему теперь не надо рыпаться и не обращаться к сильным.
— Если человек не может отстоять себя, пусть влачит своё существование и дальше там же.
— А они отстаивают. Полицией.
— Так, оба уткнулись, — оборвал нас Гребня. Пока мы разговаривали, успели подойти к подъезду этого дома. — Француз, подгоняй машину. Вы — автоматы в руки, раз выдали, и наверх. Второй этаж, дверь двести два. Пошли.
Мы переглянулись с Пулей, явно желая продолжить спор, но ничего так и не сказали. Прекрасно понимали, что есть моменты, когда можно поговорить, а есть такие, когда надо помолчать. И сейчас был как раз-таки один из тех, когда надо не подавать голоса.
Подъезд внутри представлял из себя классическую неухоженную лестничную клетку. Скрипящие поручни и отсутствие света прилагалось. На втором этаже было не сильно лучше. Типичное для этого города строение дома — лестничная клетка выходила в подъездный коридор, который шёл до конца и куда выходили двери из квартир. В конце было окно, сейчас открытое, которое хоть как-то разгоняло затхлый запах.
— Двести два… Так, вот она, — качнул в сторону двери стволом автомата Пуля. — Ключ?
— У меня, — пододвинул нас Гребня.