– Нет смысла спрашивать, есть ли у тебя дети. Иначе не устраивал бы ты сейчас клоунады. Брат младший, хотя бы, был? Можешь себе представить, что он обратился? Но ведь вот – это он! Он! Не зомби какой-то из кино. А он! И ты не знаешь, что это. Почему это. И когда пройдет. Есть ли от этого лекарство, и если нет, не изобретут ли его чуть позже, когда еще не будет поздно, и до этого момента нужно только дожить. Протянуть, считая каждый день, и дождаться. Я хотел дождаться врачей, полицию, армию, кого угодно. Может быть, я всю жизнь жил так, как жил, что у Миши был этот шанс. Построил большой дом. Наполнил его всем, что нужно. Получил разрешение на оружие. Всегда жил так, что хоть конец света – а на нас, и на Дарью с девчонкой, еды, воды и боеприпасов хватило бы на несколько месяцев.
– Ну, и что? – немного иронично, но не настолько, чтобы это задело Утюга, спросил Лом, – Дождался ты нужного момента?
– Не дождался. Ребята шерстили все большие дома и популярно все объяснили. Ко мне в дом не зашли, только спросили про оружие и технику. Рассказали, что, да как, в двух словах. Ну… только про зараженных, не как Тарчу. Я хоть человек и сентиментальный, но не дурак, знаешь. Понимаю, когда люди так просто говорят, а когда доносят до тебя важную информацию.
– Так ты что… его убил? – испуганно прошептала Тучка, так тихо, что Утюгу пришлось переспрашивать.
– Нет… он же мой сын, пусть теперь и.. такой. Попросил две минуты, собраться. Когда поднялся, расстегнул все ремни, кроме двух. Перед этим перетащил все мясо, прямо в комнату. И ушел. Двери открытыми оставил, чтобы он мог выбраться.
Утюг замолчал, и ни у кого больше не нашлось слов, ни для вопросов, ни для собственных историй. Можно было бы сказать, что было тихо, но шум мотора и покрышек, монотонно перебирающих грунтовку, создавал естественный шумовой фон, к которому все уже успели привыкнуть. Но как бы ни был шум привычен, он заглушал все тихие звуки, и только сейчас Тарч понял, что вот уже некоторое время слышит откуда-то сбоку тихий плач. Тарч оглянулся и увидел, что немного в стороне от него, совершенно не прячась и не стесняясь, как будто бы отделенный от всех невидимой стеной, плачет грузный бородатый мужчина, или даже еще парень, недавний юноша, по новой моде отрастивший бороду. Он ничего и никого не замечал вокруг, погруженный в глубины собственного страдания. Не из-за рассказа Утюга, слишком рано для этого он начал плакать, а из-за какой-то своей истории, не связанной ни с кем из присутствующих. Из-за своего личного горя, которое было теперь у каждого, и изменить это было невозможно.