— Ты обиделся? — донесся до него голос Гуранды.
— С чего ты взяла?
— Идешь так быстро, даже не ждешь меня.
— Вот пожалуйста, пошел медленно. Теперь ты больше не думаешь, что я обижен?
— Гоча, ты в самом деле обижен… Но знаешь, отказаться было неловко. Он мог подумать, что…
— А я собирался сегодня забрать тебя…
— Куда же?
— К себе, навсегда!
— Навсегда? — засмеялась Гуранда. — Тогда почему же ты опоздал? — Она замолчала, взяла Гочу под руку и приноровилась к его шагу. Гоча искоса взглянул на ее опущенные ресницы, на склоненное задумчивое лицо.
— Нет, Гоча, сегодня не такой день… этот день должен быть совсем другой… не знаю, какой, но совсем особенный… я сама выберу этот день. Хорошо? Я сама почувствую его и скажу тебе… И тогда ты заберешь меня!
Гоча почувствовал, как нахлынула на него теплая волна счастья.
— А я знаешь, о чем думала в кино? — заглядывая снизу ему в лицо, спросила Гуранда.
— О чем?
— Сказать?
— Скажи, что ты пугаешь меня!
— Я вот что думала: ведь может так случиться, что Гоча полюбит другую…
— Может, — сказал Гоча и, не давая ей опомниться, продолжал, — но той, кого я полюблю после тебя, будешь опять ты!
Кажется, такой ответ Гуранде очень понравился. Она замолчала и опустила голову.
Гоче казалось, что он несет Гуранду на руках и так крепко обнимает ее, что никто никогда не сможет их разлучить.
Когда они вошли в подъезд дома Гуранды и ступили на лестницу, Гоча вдруг спросил:
— Хочешь, я понесу тебя на руках?
— Что ты? Устанешь!
Он поднял ее, как перышко, прижал к груди и пошел по ступенькам.
— Ой, как здорово! — смеялась Гуранда. У самой двери Гоча поцеловал Гуранду, и его горячее усталое дыхание смешалось с ее — нежным и легким.
Спустили воду в Ортачальской плотине, и Кура оживилась. Неподвижный толстый слой воды съежился и спал, оставив темную полосу на сером граните берега… Свет от лампионов разбивался в быстрых волнах, дробился на мельчайшие части, словно в воду бросили бесчисленные осколки зеркал и они теперь возвращали городу множество его отражений.
Ночь стояла спокойная и просторная.
Гоча оперся о перила моста на том самом месте, откуда днем смотрел на репетицию парада. Глазами он отыскал те деревья, за которыми стояла наспех сколоченная трибуна и играл военный оркестр. Он вспомнил доброе, мягкое лицо капельмейстера и вдруг пожалел, что взволновал старого человека своим внезапным появлением. И Гоча почувствовал, что завтра в час дня он не пойдет на репетицию, не потребует никаких объяснений… Сегодня его марш — военнообязанный, и музыка его призвана в армию.
Гоча глядел на набережную, выплывающую из-под арки моста. Гнались за светом собственных фар автомобили, и казалось, что диковинные светящиеся рыбы снуют по дну прозрачной реки.