— Ребенок у меня заболел… пришлось ехать за врачом…
Все засмеялись…
Женщина в черном вдруг замолчала, наклонилась вперед, и лицо ее, до сих пор бывшее в тени, попало в полосу света.
— Вам не скучно?
— Нет, что вы, — поспешила ответить Нино и, словно пользуясь короткой передышкой, встала и поглядела на крепко спящих детей. Потом закрыла окно и сказала: — Продолжайте, прошу вас!
— Это педагогическая привычка: если бы даже вы меня совсем не слушали, я все равно должна кончить, — извиняющимся тоном произнесла рассказчица. — Одним словом, я проверяла список, и каждый из моих учеников давал мне короткий отчет о своей жизни. Со смехом вспоминали они мелочи, из-за которых в свое время им крепко от меня доставалось, признавались в шалостях, мне до сих пор не известных. Я слушала своих ребят и вспоминала, вспоминала… я волновалась и чувствовала себя помолодевшей на двадцать лет. И учеников своих я представляла подростками, и картины прошлого оживали перед моими глазами: вот кто-то из ребят, вспотевший и встрепанный после игры в футбол, отвечает мне урок, а я недовольно качаю головой. А вот я вхожу в класс и объявляю, чтобы в восемь часов утра все собрались на первомайскую демонстрацию. Или выставляю из класса не в меру расшалившегося ученика и сердито велю ему привести родителей…
«Здесь», — четко раздается в тишине, и видения мои исчезают. Вместо них глядят на меня с любовью возмужавшие повзрослевшие лица… Мои ученики вспоминают, как били стекла мячом, как прибегали ко всяким уловкам, чтобы не приводить в школу родителей… А потом они рассказывали, кто теперь чем занимается, где работает, что собирается делать в будущем, почему не женился до сих пор или женился слишком рано, после окончания школы.
Все уже испытали в жизни и радости и огорчения. И время уже вылепило в соответствии с этим каждую морщинку на их лицах, каждый мускул…
Казалось, наша встреча закончится так же безоблачно, как и началась, если бы в списке я не наткнулась на фамилию ученика, погибшего на войне.
Я не хотела огорчать своих дорогих гостей, омрачать их радость. Одним словом, я не хотела читать фамилию погибшего, но не посмела, не смогла этого сделать. Это было бы нечестно, и я прочла ее почти шепотом.
— Хомерики Гайоз!
— Здесь! — услышала я, и от неожиданности у меня подкосились ноги и мороз прошел по коже.
С последней парты поднялась худенькая молодая женщина. Она стояла опустив голову, белая полоса пробора разделяла гладкие черные волосы. Она закусила губу, и подбородок у нее дрогнул.
Я и сейчас удивляюсь, что не заметила ее раньше. А может, и заметила, но приняла за одну из своих выросших и очень изменившихся учениц. Такой длительной паузы я на своих уроках не помню. Я не знала, как выйти из положения. Наконец на помощь мне пришла Зейнаб: