Не обошлось без жертв, как позже выяснилось — больше сотни. Часть заложников застрелили террористы, кто-то погиб при штурме, в большинстве уже после освобождения — далеко не все перенесли воздействие газа, их ослабшие за время заточения организмы не выдержали дополнительную нагрузку. Умерли в больницах или по пути, Павел сам видел, как везли на каталках тела, накрытые с головой простынями. Позже пошли слухи о том, что газ применили отнюдь не безвредный, да и военные держали в тайне сведения о нем. Но многие причастные к происшествию люди их не винили, понимали — надо было максимально быстро нейтрализовать бандитов и не позволить им подорвать здание. Павел разделял такое мнение, впрочем, ни он, ни жена серьезно не пострадали, так что лишь умом мог понимать состояние родных, перенесших смерть самых близких. Кстати, ни его родители, ни мать Саши даже не подозревали о случившейся с ними беде, в тот первый вечер по разрешению старшего боевика позвонили и предупредили, что их какое-то время не будет, потом, после возвращения, все расскажут.
Позже, уже дома, Павел читал и слушал о расследовании всех обстоятельств случившегося на Дубровке, кто организовал и подготовил теракт, подробный, по часам, отчет о событиях тех двух с половиной суток. Нашли пособников террористов как в криминальных кругах чеченской диаспоры, так и силовых органах. Правда, они представлялись стрелочниками, по каким-то мелким фактам, а заводилы масштабом побольше остались в стороне. Хотя каждому здравомыслящему человеку было понятно — такая крупная и хорошо организованная акция не могла обойтись без поддержки влиятельных лиц если не на уровне государства, то, как минимум, города. С тем же штурмом возникал вопрос — почему никого из бандитов не пытались взять живым, того же главаря — Мовсара Бараева? Ведь большая их часть не оказала сопротивления в виду бессознательного состояния… Но как бы то ни было, пережив в домашней тиши нервное напряжение тех дней, да и пока жена не пришла в себя, Павел вышел на службу. Особо не распространялся о своем невольном участии в нашумевшем происшествии, но и не скрывал от коллег, как и от родителей — мол было, но все обошлось, я жив и здоров.
Не обошлось. Конечно, то, что жив и относительно здоров, сомнений не вызывало, но что-то в голове перемкнуло, нарушились какие-то нейронные связи, только думать теперь стало гораздо труднее. Павел читал прежние наброски и записи, просто не понимал высказанные им же самим идеи и гипотезы. Хуже обстояло в другом — с большим напряжением вникал в отчеты умников-помощников, а уж оценить или поправить представлялось недостижимой задачей. Если говорить прямо — поглупел, разумеется, не до дебильности, а где-то уровня среднего инженера в исследовательской группе, не более. Осознал такую ситуацию не сразу, сначала грешил на временное недомогание, но время шло, а улучшение не происходило, да и сотрудники недоуменно смотрели на него с очевидным вопросом: