В той среде были, конечно, люди разные не только по воспитанию и образованию, но и по осознанию самих себя. Однако в общем все были неблагополучны, отверженны, пытливы, верили в себя. И в мелкой бездне этой среды мерцал маяк отца. Я привык держать курс в его направлении; в одиночку я не осмелился бы даже приблизиться к людям, поднаторевшим в подобном образе жизни. Меня, привыкшего к одиночеству в научных кругах, к бытовому одиночеству и в Гренобле, и в Честере, и где бы я ни оказался, тянуло к отцу еще и потому, что вблизи него мои личные приятельства стремительно развивались; мне нравилась студенческая, по-прежнему, легкость, простота, искренность, веселье принятых в Лифте обычаев; даже цитирование Кастанеды и Булгакова, от чего Янка морщилась, а отец мрачнел, было мне познавательно. О России здесь говорили с любовью и верой. В сущности, круг этот в Лифте веровал непонятно во что, чему оправдание если и существовало, то объяснялось молодостью и тем рок-н-ролльным безумием, что выкашивало в двадцать семь лет от роду многих локальных или всеобщих кумиров – от Джима Моррисона и Дженис Джоплин до Курта Кобейна.
– А вы, Константин, снова нами манкируете?
Это спрашивает Янка, держа на отлете стаканчик со своей любимой смородиновой водкой, без которой я не смел являться в Лифту. Сегодня день рождения Бори-Симпсона, и в Лифте по этому поводу съезд уличных музыкантов, работающих в разных туристических местах: в Иерусалиме, в Яффо, Тель-Авиве, Кессарии; здесь и гитары, и губные гармошки, и бонги, и барабаны, и волынка. Одни затихают, другие вступают, волынка собирает в круг хоровод, а мохнатый Пчёл чадит у костра, снаряжая фирменный лифтовый плов с сухофруктами. Компании разбредаются, сходятся, шумят, общая многолюдность рождает чувство сплоченности, возникающей из сведенных по интересам кружков, из хаотичного поглощения нехитрого угощения, опустошения бутылок, произнесения тостов – и все в честь именинника, прославленного своим зычным горловым пением, умением входить в транс и тянуть за собой слушателей, и так уже гурьбой и по отдельности пребывающих в нездешних краях. В звуке своего пения Боря-Симпсон умел создавать словно бы независимое от себя самого звучащее тело, он резонировал всем туловищем с гудением гиганта, заполнявшего, казалось, пространство колышущейся плотью.
Янка благосклонна ко мне, но иногда придирчива. Теперь я «манкирую», видите ли, а всё потому, что тоже утратил связь с происходящим вокруг, не только разгорячен, но словно плыву по всей необъятности дома. К зияющим окнам и дверям вплотную приступают одичавший сад и звёзды, та летняя особенная тьма, простроченная цоканьем цикад, подсвеченная конусами света автомобильных фар, движущихся где-то далеко вверху, под самым куполом долины, – и всё это приводит меня в состояние медленной любви.