— то есть от стремления к злу.
Я разговариваю с Богом, но не посредством молитв. Я беседую с ним в душе и сама признаю, что обращаюсь к нему не так смиренно, как должна бы. Я говорю с ним откровенно, как говорила бы с другом, и постоянно прошу его об одолжениях. При этом мне кажется, что мы с Богом довольно неплохо ладим друг с другом. Сегодня утром, пока все страстно раскачиваются вокруг, я спокойно стою посреди моря девочек и прошу Бога, чтобы этот день вышел сносным.
Найти повод придраться ко мне несложно. Учителя знают, что я не из важных персон, что никто не встанет на мою защиту. Мой отец не раввин, так что, когда они злятся, из меня выходит отличный козел отпущения. Я стараюсь даже глаз не отводить от своего сидура[58] во время молитвы, но Хави Хальберштам, дочка раввина, может ткнуть локтем свою подружку Эльке, указывая на приставшую к туфле учительницы туалетную бумагу, и ей сходит это с рук. Если я хотя бы ухмыльнусь, мне тут же сделают замечание. Вот почему я нуждаюсь в том, чтобы Бог был на моей стороне — за меня больше некому заступиться.
Как только я вхожу этим утром в свой класс на четвертом этаже, меня подзывает миссис Мейзлиш, наша учительница идиша. Ее монобровь злобно насуплена. За глаза я зову ее миссис Мейзел — то есть миссис Мышь. Не могу сдержаться — ее фамилия просто напрашивается на насмешку, а еще ее вздернутая верхняя губа открывает два передних зуба так, что она действительно напоминает крысу. Она меня недолюбливает.
— У тебя под свитером нет рубашки, — рявкает на меня миссис Мышь из-за большого стального стола во главе класса, так резко поворачиваясь в мою сторону, что толстая черная коса у нее за спиной хлещет словно хвост. — Даже не думай садиться за парту. Ты идешь прямиком в кабинет директора.
Я медленно отступаю, отчасти радуясь, что меня выгнали. Если мне повезет, у директора будет занято все утро, и я смогу посидеть у нее в кабинете вместо того, чтобы мучиться на уроке идиша. Неплохая альтернатива. На меня, конечно, наорут и, может, даже отправят домой переодеться. Если Зейде не будет дома, я смогу во имя «переодевания» прогулять большую часть учебного дня. Возможно, успею дочитать свою новую книгу об индейской девушке, которая влюбляется в американского колониста в XVII веке. Но всегда есть шанс, что он окажется дома. Тогда он захочет узнать, почему меня отослали из школы домой, а я не выношу абсолютного разочарования на его лице, когда он обнаруживает, что я не та примерная ученица, какой он хочет меня видеть.
— Ну, Двойре[59]