— Ну, Двойре[59], — вздохнет он с сожалением. — Неужели не можешь ты быть хорошей девочкой для своего зейде, доставить мне немного нахес[60], чтобы я мог порадоваться за тебя? — Его идиш звучит грубо, по-европейски, и от его душераздирающе печального ритма я ощущаю себя старой и усталой, когда бы его ни слышала.
Может, и не стоит мне просить Бога о том, чтобы меня отправили домой переодеваться, ради пропуска пары уроков — особенно если есть шанс, что вместо этого мне придется выслушать за обеденным столом лекцию о послушании и долге.
В кабинете у ребецн[61] Кляйнман кавардак. Чтобы попасть в него, я толкаю плечом скрипучую дверь, сдвигая с дороги коробки с конвертами и буклетами, и стараюсь не перевернуть открытые коробки, стоящие на краю ее стола. Присесть мне, похоже, негде: на единственном доступном сиденье — деревянной табуретке — лежит стопка молитвенников. Я пристраиваюсь на краю подоконника, там, где краска не слишком облупилась, и готовлюсь к долгому ожиданию. Для таких случаев у меня есть особенная молитва, тринадцатый псалом[62] — мой любимый, в таких ситуациях я всегда повторяю его тринадцать раз. «Услышь мою молитву, Ашем, и мольбе моей внемли», — тихо бормочу я на иврите. Драматичное воззвание, но отчаянные времена требуют отчаянных мер. К тому же это самый короткий псалом, и запомнить его проще всего. Пожалуйста, пусть обо мне не сообщат Зейде, молча молюсь я. Пусть она просто сделает мне выговор, и я больше никогда не забуду надеть рубашку. Пожалуйста, Боже. «Доколе врагу моему возноситься надо мною…»
Снаружи громко сплетничают секретари, поглощая перекусы, конфискованные во время утренней молитвы у тех ребят, которые не успели позавтракать и надеялись закинуть что-нибудь в свои урчащие желудки во время первого урока. Следующая перемена только в 10:45. «Доколе будешь скрывать лицо твое от меня, Ашем…»
Я слышу за дверью шаги и вытягиваюсь по струнке, когда директриса втискивает свое внушительное тулово в кабинет, раскрасневшись от усилия. Я мысленно дочитываю псалом: «Воспою Ашему, облагодетельствовавшему меня». Пара минут уходит у нее на то, чтобы разместиться в огромном кресле за столом, и, даже устроившись, она дышит шумно и тяжело.
— Ну и, — говорит она, оценивающе глядя на меня, — что мы будем с тобой делать?
Я застенчиво улыбаюсь. Не первый раз я в этом кабинете.
— Твоя учительница говорит, что ты постоянно нарушаешь правила. Я вот не пойму, почему ты не можешь просто вести себя, как все другие. Остальные без проблем поддевают рубашку под свитер. Почему же для тебя это проблема?