Я возвращаюсь к страницам «Гордости и предубеждения», как только нахожу свободное время, и, едва улучив момент, проваливаюсь в книгу. В школе я притворяюсь, что прилежно делаю записи, однако мысли мои блуждают. Городок Незефилд оживает в моем воображении, и лица его обитателей встают у меня перед глазами.
Что еще могло бы так затронуть мою душу, как не история юной девушки брачного возраста, которая отвергает выбор, сделанный за нее окружающими, и проявляет независимость? Подумать только, ведь когда-то подобным образом был устроен весь мир, и я далеко не единственная, кому не по душе такой расклад. Эх, вот бы Элизабет была рядом и могла подсказать мне, как в реальной жизни провернуть такой же бунт, как тот, который столь достойно разрешается в книге.
Этот год — мой третий, и последний, в старших классах. Мы рано заканчиваем школу, потому что нет смысла тратить лишний год на получение образования, которое нам не нужно. Мы не получим стандартные аттестаты штата Нью-Йорк — только вычурного вида свидетельства, подписанные директором и раввином. Честно говоря, от аттестата все равно было бы мало толку, потому что мне никогда не позволят искать работу на иных должностях, кроме тех немногих, что доступны женщинам в нашей общине. Вывод ясен: любые усилия, вложенные в мое образование после окончания учебы, будут абсолютно напрасными.
Однако в этот последний год нам выпадает возможность позаниматься английским с миссис Бергер, самой образованной учительницей в школе. Она каждый день приезжает из Квинса, упрятав свои волосы в широкополую шляпу. У миссис Бергер две степени магистра и надменный тон, который всех раздражает. Дурной славой среди учениц она пользуется в основном из-за своей привычки брюзжать. Я видела, как она проталкивается сквозь людные школьные коридоры, грохоча каблуками по плиточному полу. На ее лице написаны брезгливость и раздражение. Мне вот интересно, если она считает, что работать тут ниже ее достоинства, то зачем возвращается сюда каждый год?
Когда миссис Бергер заходит в наш класс в начале учебного года, она оглядывает нас с брезгливым видом.
— Ну, скажу сразу, — говорит она, — никто из вас не напишет новый великий американский роман, можете не сомневаться. — В ее голосе звучит явное презрение, но помимо него я слышу усталость и разочарование.
Мне тут же хочется ее переубедить. Да кто она такая, чтобы заявлять, что никому из нас не суждено написать что-нибудь значительное? Мы что же, становимся хуже сортом, оттого что не пишем книг? Чем чтение хуже письма? Разве книги на иврите хуже, чем на английском? Кто она такая, чтобы нас судить? Я удивляюсь своему возмущению, потому что обычно это я критикую окружающих за отсутствие интереса к образованию. Эх, если бы она могла взглянуть на меня и понять, что я не такая, как все, а не сваливала бы меня в одну кучу с остальными, как это делает любой другой чужак.